— Нет, подожди, не надо! Это благое деяние! Ты не знаешь всего!
Усач приостановился. У него не было желания убивать, и он не имел ни малейшего представления о замыслах Тамазрайши.
— Отдай мне кинжал.
Евнух, защищаясь, взмахнул клинком. Он все еще улыбался. Его ждет слава! Он прикончил раджу. Кто здесь еще так силен, так отважен? Запах крови пьянил, мысли евнуха путались.
— Я убью тебя, Гюристар! — выкрикнул он.
И снова начальник стражи заколебался, хотя понимал, чего от него все ждут. Когда же он принял решение и приготовился ринуться на безумца, в зал, расталкивая стражников и рабов, вошла Тамазрайши. Красивое лицо ее походило на маску.
— Кто это сделал?
Евнух радостно хохотнул. Теперь все пойдет как по маслу. Он наконец получит обещанное — и награду, и славу.
— Я, госпожа. По твоему велению. Он труп. Он уже труп!
В зале воцарилась мертвая тишина, но лицо княжны оставалось бесстрастным.
— Схватите его, — приказала она. — Эй, Гюристар!
Бравый усач испытал огромное облегчение. Он вскинул меч, и евнух, посерев от испуга, обмяк.
— Только не убивай, — поморщилась Тамазрайши. — Просто вырви его лживый язык. — Она приподняла край платья, брезгливо глядя на темную лужу, подползавшую к ней. — Исполняй!
Гюристар торопливо сунул за пояс меч и, подскочив к евнуху, с неожиданной ловкостью ухватил его за голову.
— Ты и ты, — кивнул он двум стражникам. — Идите сюда. Растащите ему челюсти.
Охранники, сопя от усердия, повиновались. Под ногами топчущихся возле трона людей хлюпала кровь.
— Нет, — взвизгнул евнух, тщетно пытаясь освободиться. — Нет, моя госпожа! Ты уверяла, что меня ждет награда. Я сделал это по твоему приказу и для тебя.
— Он помешался, — пробормотала княжна. — Где же его язык?
Возня возле трона усилилась, посыпалась приглушенная брань. Падая, сверкнул нож, зал огласил ужасающий булькающий вопль. Через мгновение Гюристар шагнул в сторону, сжимая в пальцах что-то трепещущее и ошеломляюще длинное. Его помощники все еще тормошили злосчастного евнуха, не давая ему упасть.
Тамазрайши, молча взиравшая на тело отца, повернулась к мужчинам.
— Прекрасно. Вы хорошо потрудились. — На губах ее зазмеилась улыбка. — Негодяй наказан за лживость, теперь пусть изведает смерть. Медленную и мучительную, соответствующую чудовищности его преступления.
Евнуха потащили за трон. Тамазрайши повернулась к собравшимся. Те торопливо падали на колени перед новой правительницей княжества Натха Сурьяратас.
* * *
Послание Бхатина к Тамазрайши.
Бесценная рани, высокочтимая госпожа, любимейшая служительница богов, прими мой привет!
Ты выразила желание знать, что происходит между сестрой твоего умершего отца и чужеземным алхимиком, проживающим в ее доме. Твои подозрения подтвердились: они сожительствуют, встречаясь по большей части в той комнате, где он занимается изготовлением золота и драгоценных камней. Падмири, прикрывая истинную цель своих частых визитов к алхимику, делает вид, что интересуется научными изысканиями, и даже повелела рабам ничего не трогать в покоях ученого, когда тот съедет от нас, — она якобы намеревается продолжить занятия в одиночку.
Теперь о постели. Все выглядит несколько необычно. Я наблюдал их совокупления дважды, но расскажу лишь об одном, ибо второе практически сходится с первым. Этот инородец, зовут его Сен-Жермен, явился к твоей тетушке за полночь — в чем-то черном, шелковом, напоминающем балахон.
Та ожидала его в гостиной. На ней было длинное тонкое платье без украшений. Она тщательно надушилась, но волосы на ночь не заплела. Пол комнаты устилали меха, в курильницах тлели ароматные палочки. Падмири пригласила гостя присесть, и они очень долгое время беседовали, потом Сен-Жермен распустил шнуровку на ее платье, но сам разоблачаться не стал. Он принялся ласкать твою тетушку, та не противилась, а поощряла его и сама подавалась навстречу движениям его рук. Инородец делал с ней все, что хотел, кроме единственного, чего ждут от мужчины все женщины, каких доводилось мне знать. Падмири же это, похоже, ничуть не смущало: она на глазах возбуждалась и вскоре забилась в бурных конвульсиях. Инородец же, приникнув губами к ее горлу, затих. Клянусь, он тоже получил удовлетворение, хотя со стороны это выглядело нелепо. Впрочем, поступки людей всегда в какой-то мере странны.
Теперь о самом алхимике. Он разительно отличается от всех чужеземцев, с какими я был знаком. Сен-Жермен, несомненно, умен, проницателен, язвителен, скрытен. По тому, как этот чужак обращается с твоей тетушкой, можно было бы даже — с огромной, правда, долей сомнения — предположить, что он — порождение Шивы, отнимающее жизненную энергию у всех, кто — по глупости или неведению — допустит его к себе. Но это, конечно, вздор, ибо связь инородца с хозяйкой длится не первый день, а Падмири все так же бодра и даже повеселела. Уж ей-то не стоило бы труда распознать, кто с ней спит — человек или нежить. Пойди что-то не так, чужака тут же с омерзением вышвырнули бы из дома, ибо твоя тетушка очень религиозна. Однако она расцвела, счастлива и с удовольствием встречается с ним.
Что до меня, то человек мне этот не нравится, я без малейшего сожаления от него бы избавился, но загвоздка в Падмири. Настроить твою любезную тетушку против нашего гостя не стоит даже пытаться: похоть, какую он в ней разжигает, всецело поглощает ее. Хотя на людях она, конечно же, утверждает, что ей просто хочется расширить свой кругозор.
Укажи, что мне делать дальше, и я величайшей охотой и рвением тебе подчинюсь. Ты — само совершенство, рани, все мои помыслы устремлены лишь к тебе.
Собственноручно,
Бхатин
Глубоко за полночь под окном что-то стукнуло. Сен-Жермен, размеренно встряхивавший высокогорлый медный сосуд, вскинул голову и прислушался.
Звук повторился. Теперь он походил на царапанье.
— Так. — Сен-Жермен мысленно выбранился.
Целая порция ртути могла пропасть зря. Он решительным шагом пересек комнату, прихватив по пути металлический ломик. Этот ломик, служивший ему то кочергой, то распоркой, то рычагом, вполне мог сыграть и роль хорошей дубинки.
Царапанье возобновилось, и в тот же момент Сен-Жермен широко распахнул ставни.
— Аллах всемогущий! — прошептал Джелаль-им-аль, воздевая вверх руку, чтобы отвести от себя разящий удар.
Сен-Жермен опустил ломик и с удивлением воззрился на юношу, чудом удерживавшегося на узком карнизе.
— Что за бред? — Он протянул мусульманину руку.
Тот вскарабкался на подоконник, спрыгнул в комнату и, не мешкая, притворил за собой ставни. Даже скудный свет, идущий от трех разбросанных по лаборатории ламп, позволял заметить, насколько он бледен. Лицо в синяках, белое одеяние порвано, пояс, правда, смотрелся как новенький, но ножны, к нему прицепленные, были пусты. Вдобавок ко всему молодой человек задыхался, что, впрочем, не помешало ему с живостью зачастить: