— Не вынуждай меня раскроить тебе череп.
Слова эти проникли в сознание островитянина, и он испытал приступ стыда. Оглушенный и беззащитный, Масаги глянул на инородца, увидел зубцы метательных звезд, торчащие из его ран, увидел готовый к бою топорик и побледнел, понимая, что проиграл.
Восемь всадников, выехавших из крепости, придержали коней.
— Остановитесь! — сказал старший из них. — Приказываю прекратить этот бой!
Лицо Сайто Масаги обвисло.
— Да, господин, — пробормотал он растерянно. — Если твое желание действительно таково.
— Оно именно таково. Человек, способный столь доблестно биться и вдобавок сумевший тебя превзойти, заслуживает уважения и почета. — Всадник обернулся к Сен-Жермену. — Кажется, тебя зовут Ши Же-Мэн?
— Это так, генерал Мон Чи-Шинг, — кивнул Сен-Жермен, косясь на понурившегося Масаги.
— Достойное имя и вполне подобающее тебе. Неутомимо сражаться, несмотря на болезненные ранения, могут лишь великие воины. — Генерал кивнул своей свите. — Позаботьтесь о нем.
Сен-Жермен слегка поклонился и только тут ощутил, какую боль причиняют ему вошедшие в его плоть заостренные зубья.
— Мой слуга позаботится обо мне, — вяло ответил он и испытал легкое удивление, увидев, как исказилось лицо Масаги.
— Ты выдающийся воин, — сказал своему недавнему противнику Сен-Жермен, но никакого отклика не дождался.
— Рад приветствовать тебя и твоих спутников в крепости Чио-Чо, — важно произнес Мон Чи-Шинг, сопровождая свои слова официальным поклоном.
В чем дело, спросил себя Сен-Жермен, почему так взволнован Масаги? Ему захотелось как-нибудь подбодрить уроженца Хонсю, однако Руджиеро уже тянул к нему руки, а заостренные зубья метательных звезд, казалось, пошли путешествовать по всему его телу, отчего стало слишком уж хлопотно не то что разговаривать, но и думать.
* * *
Письмо Оливии-римлянки к Сен-Жермену в Ло-Янг, отправленное со странствующим монахом и уничтоженное вместе с доставщиком бывшими крестоносцами в Туркестане.
Ракоци Сен-Жермену Франциску, обосновавшемуся в городе, который то ли существует, то ли нет, Оливия шлет свои самые искренние приветствия.
Твое письмо, два года где-то блуждавшее, удивило меня и вновь напомнило, как мне тебя не хватает.
Возможно, мне следует упомянуть, что предыдущую твою весточку я получила лет двадцать назад. Ты сообщил, что отправляешься на Восток, и затих. Евреев и впрямь изгнали из Франции, толпа в Лионе сожгла троих наших, а рыцари, соблазнившись новым Крестовым походом, принялись подвергать гонениям всех, на кого им вздумывалось навесить ярлык хулителя веры. О да, да — ты оказался прав!
Скажи же, обрел ли ты рай, о котором мечтал? Ты ведь был некогда в полном восторге от мест, где пребываешь теперь. Помню, как ты, вернувшись из первого восточного путешествия, расхваливал учтивость тамошних жителей, их уважение к научным занятиям и терпимость. Но это было много веков назад. Все ли теперь там соответствует твоим прежним приятным воспоминаниям? Надеюсь, что все. И все-таки… Неужели же скрытность и постоянная осмотрительность — единственный предначертанный нам и нам подобным удел? Правда, на свою судьбу я не жалуюсь, ибо (как ты и предвидел) давно научилась жить, не вызывая ничьих подозрений. Разумеется, ты мог бы жить здесь вместе со мной. Ведь, что ни говори, это — твой дом, и он остается твоим вот уже более тысячи лет. Возвращайся в Рим, ты найдешь здесь успокоение. Я представлю тебя соседям как своего дальнего и несколько чудаковатого родственника. Все пройдет гладко, мой друг.
Между прочим, я перестроила северный флигель. Ты ведь позволил мне производить здесь изменения, да? Атриум теперь выглядит как настоящий зал для приемов, второй этаж опоясывает галерея, и все комнаты имеют выход во двор. Это совсем не походит на наше жилище в Тире. Как видишь, я помню о нем. И о тебе, хотя и не вижусь с тобой около четырех сотен лет. Но все еще жду, все на что-то надеюсь.
Возможно, ты слышал, что английский король Джон наконец-то вверился Папе. Каждый болван из папского окружения теперь ставит это себе в заслугу, а его святейшество совершенно зазнался. Я, конечно, помалкиваю, но сочувствую Джону. В наследство от своего братца он получил раздерганную страну и долги. Если бы Ричарду Львиное Сердце удалось превозмочь себя и оставить наследника, все бы в нынешней Англии сложилось иначе. Бесспорно, он был талантливым полководцем, но эти его крестоносцы ужасны, как отвратительно и его нежелание сделать из Беренгарии Наваррской истинную королеву и мать. Ничего не скажу, пусть другие мужчины пробавляются пажами и подмастерьями, учениками и уличными сорванцами, но король есть король, он не смеет пренебрегать супружеским ложем. И если уж его инструмент не подъемлется на прелести собственной женушки, он обязан найти ей порядочного любовника, а потом признать появившегося ребенка своим. Подобное случалось не раз, и все оставались довольны. Но что теперь о том говорить? Короче, английскому Джону досталась навозная куча, а Папа Иннокентий красуется на ней, как петух.
Завтра я вручу это письмо одному отбывающему в Фессалию киприоту, он передаст его какому-нибудь купцу или странствующему монаху, отправляющемуся на Восток. Этот достойный капитан предупредил меня, что посланец найдется не скоро. Ходят слухи, что обитатели восточных пустынь сбиваются в разбойные шайки, способные даже разорять хозяйства мирных селян. Но разбойники — это еще не войска, и город, в каком ты живешь, им, надеюсь, не по зубам. Еще, надеюсь, что моя весточка благополучно дойдет до тебя. Учти, когда это случится, что с ней тебе посылается частица моей души.
Пускай мы обречены на уединенную жизнь, пускай нас преследуют и убивают те, кому ненавистно все необычное, но, мой дорогой, всегда помни, что я любила, люблю и буду любить только тебя. Помнишь ли ночь, связавшую нас? Без твоей нежности и поддержки я умерла бы, не дожив и до тридцати. И не вздумай иронически улыбаться. Я сама распрекрасно знаю, что мне пришлось умереть до этого возраста, что с тех пор пролетели века (без тебя, мой единственный, практически без тебя!) и что никому не известно, сколько их еще пролетит до (твоей или моей!) истинной смерти.
Пора заканчивать элегический монолог, пока я окончательно не разнюнилась, мне ведь через час предстоит блистать на приеме в честь короля Арагона. Такая тоска, что впору всплакнуть, однако красавиц опухшие глазки не красят. Я совершенно счастлива, что утратила эту способность, а то бы ревела сейчас в три ручья. Вечером непременно найду кого-нибудь, чтобы развлечься, ибо того, кому можно излить свою душу, что-то никак не найти.
А ты, мой единственный? Нашел ли ты себе пару хотя бы на короткое время или до сих пор остаешься один? Если бы у меня появилась возможность дать тебе утешение, пусть даже ценой своей жизни, я, не колеблясь, пошла бы на это. Пустые слова, ведь ты так далеко.
Пришел слуга, готов паланкин, давай-ка прощаться.
Собственноручно в день святого Фомы