Сен-Жермен, повинуясь внутреннему порыву, приблизился к ней.
— Падмири, — сказал он тихо, — моя родина далеко. Там другие обычаи, но, поверьте, я тоже знаю, как тяжело терять тех, кто тебе дорог. Иногда всем нам хочется выговориться, и в таких случаях много легче беседовать с кем-либо посторонним. Вы можете по своему усмотрению говорить со мной о чем-нибудь или молчать. Обещаю, что здесь вас ждут понимание и самое искреннее сочувствие.
Падмири зябко поежилась, кутаясь в шаль.
— Не знаю, захочется ли мне воспользоваться этим предложением, чужеземец, но знайте, что я высоко ценю его, ибо оно продиктовано добротой.
— Скорей чувством признательности, — возразил Сен-Жермен, надеясь, что слова его будут поняты верно.
Она ничего не ответила и пошла к выходу, но в дверях обернулась.
— Сен-Жермен, хочу сказать, хотя мой брат мне этого и не поручал, что я рада видеть вас в моем доме. — Наклонив голову, индианка покинула комнату, евнух ушел следом.
— Интересная женщина, — высказался Руджиеро. Он не смотрел на хозяина.
— Да, — уронил Сен-Жермен и занялся атанором, всем своим видом показывая, что не намерен ничего обсуждать.
Он вскользь упомянул о владелице дома лишь дня через два, глядя на мокрые ставни. Ливни не прекращались, дерево местами позеленело, влага была и на стенах.
— Наша хозяйка, — сказал Сен-Жермен, отслаивая ножом плесень и гниль, — помнится, говорила, что окна в этих покоях не очень-то хороши. И пообещала заменить их, если потребуется.
— Щедрое обещание, — пробурчал Руджиеро, вынимая флаконы с какими-то порошками из последнего неразобранного мешка.
— Пол тут в порядке, — продолжал Сен-Жермен, — а стены и потолок надо бы обработать влагостойким составом.
Они вернулись к работе. Руджиеро освободился первым и уселся на грубо сколоченный стул.
— Конюхи говорили, что вчера вечером прибыл нарочный от раджи.
— Вряд ли в этом есть что-либо удивительное, — рассеянно пробормотал Сен-Жермен, оглядывая атанор и пытаясь установить на место последний кирпич. Тот входил в паз с перекосом.
— То-то что и есть. Челядь поражена, ведь раньше такого почти не случалось. Раджа не ладит с сестрой. — Руджиеро нагнулся и ощупал носки своих туфель. — Все связывают это событие с нашим присутствием здесь.
— И пусть их.
Ветер ударил в ставни, они затряслись, заскрипели. Руджиеро вздохнул.
— Ну и погодка! Никак не могу к ней привыкнуть, — сказал он раздраженно. — Ночью мне показалось, что где-то обрушилась крыша.
— Стена, — уточнил Сен-Жермен, не отрываясь от возни с кирпичом. — В крыле для рабов. Мне сказал о том Бхатин.
— Кто-нибудь пострадал?
— Трое. Один раб умер на месте, двое пока еще живы. На них обвалилась балка. — Сен-Жермен говорил спокойно, но с некоторым напряжением. — Бхатин расстроен. И немудрено: в таком доме каждая пара рабочих рук на счету. Потеря весьма ощутима.
— Раненым пробуют как-то помочь? — спросил Руджиеро.
— Нет. Тут верят, что тот, кто поможет несчастным, разделит их карму, а Бхатин неприкасаемым стать не желает. Так он и заявил мне, передавая записку Падмири.
— О чем?
— Она спрашивает, как наши дела.
— Почему бы ей самой не прийти и не посмотреть? — Странные, с точки зрения Руджиеро, манеры индийцев не переставали его удивлять, хотя бывать в Индии ему уже доводилось.
— Думаю, это по местным понятиям не очень прилично. Жизнь одинокой женщины тут ограничена рамками разнообразных запретов. — Сен-Жермен улыбнулся: кирпич вошел в паз. Через день-другой раствор схватится, и атанор будет готов к работе. — Слуги знают, что ты понимаешь их речь?
— Знают, — пожал плечами Руджиеро, — но думают, что, когда они тараторят, мне не под силу что-либо разобрать.
— Полезное заблуждение, — одобрительно кивнул Сен-Жермен. — Постарайся его не развеять.
Новый свирепый порыв ветра сотряс, казалось, весь дом. Ближайшее к атанору окно с грохотом отворилось. В комнату хлынул дождь. Руджиеро бросился ловить ставни, а его хозяин стал закидывать расползавшуюся по полу лужу пустыми мешками. Когда вся вода впиталась в грубую ткань, а коварные ставни обвязали веревкой, Сен-Жермен подтащил к себе стул и, усевшись на него верхом, философски заметил:
— Клин вышибают клином. — Заметив недоумение на лице Руджиеро, он пояснил: — Я все-таки приглашу Падмири заглядывать к нам — и почаще. Редкие посещения — повод для кривотолков, к частым вскоре привыкнут. — Взгляд его стал задумчивым. — Кстати, неплохо бы выяснить, кто из прислуги шпионит за нами.
— У вас есть какой-нибудь план?
— Нет, но у меня есть ты. — Сен-Жермен усмехнулся. — Это тебя ведь принимают за тугодума. Так что в твоем присутствии кто-нибудь может и распустить язычок. Слушай, запоминай, постарайся тут примелькаться. — Он потер ладонями лоб. — Как ни крути, а раджа нас все-таки обыграл. Чужой дом — это всегда тюрьма. Пусть комфортабельная и без решеток, но все же тюрьма.
— А за тюремщицу в ней сестра князя? — Встав со стула, Руджиеро принялся промерять стены лаборатории, пользуясь длинной веревкой с навязанными на ней узелками.
— Думаю, нет. Эта женщина… слишком своеобразна. И потом, она старше раджи. Приказывать ей он не может.
Слуга ничего не ответил. Наморщив лоб и шевеля прилежно губами, он наносил на пергамент столбцы римских цифр. Сен-Жермен усмехнулся. Арабская цифровая система была гораздо удобнее, но упрямец упорно не хотел ее признавать.
— Дождям пора бы и прекратиться. Как только подсохнут дороги, Шола подвезет новую партию ингредиентов, и дело пойдет.
— У нас не хватает посуды, — пробурчал Руджиеро, становясь на колени и заводя веревку за шкаф.
— Когда получим песок, я выдую все, что нам нужно. — Сен-Жермен потянулся. — Меня больше заботит нехватка белой латуни. Если Шола ее не поставит, придется наладить свое производство. Это добавит хлопот.
Руджиеро поднялся на ноги.
— Два небольших мешка с землей стоят в этом шкафу. — Он говорил на одном из самых вульгарных латинских наречий, порожденных трущобами Остии и вышедших из обихода около восьмисот лет назад. — Что касается остального, то половина земли у вас под матрасом, а вторая — под ложным дном сундука. Еще один мешок я снесу на конюшню, как только мы заведем своих лошадей.
— Превосходно, — откликнулся Сен-Жермен.
Они замолчали, погрузившись в работу, и не произнесли больше ни слова вплоть до тех пор, пока в комнату не вошел главный евнух владелицы дома Бхатин.
Евнух с достоинством поклонился одетому в черное инородцу, полностью игнорируя присутствие Руджиеро.
— Высокочтимый гость моей достойнейшей госпожи, — произнес он высокопарно. — Мне поручено сообщить, что она хочет видеть тебя. Будь же любезен незамедлительно проследовать вместе со мной в покои дочери раджи Дхармасвала и сестры раджи Датинуша, ибо даже малейшее ожидание может ее оскорбить.