— Но я буду носить его, — рассердилась она и сбросила с плеч волчью полость. — Прямо на теле. Под блузой и под камзолом. Знайте, он с этих пор всегда будет при мне.

— Я и не сомневался, — испытывая огромное облегчение, солгал Сент-Герман.

Ранегунда неуверенно усмехнулась, потом поежилась, обхватив плечи руками.

— Я замерзаю. Мне надо одеться. — Она огляделась вокруг. — Где мои юбки? Камзол? Где рубаха?

— Я перенес ваши вещи к жаровне. Чтобы они согрелись. — Он подал ей блузу. — Так делали некогда римляне. В холодную пору.

— А вы, значит, это у них переняли? — пробормотала она, ныряя в чуть припахивающую дымком мглу и чувствуя, как тепло охватывает ее озябшую, всю в мелких пупырышках, кожу.

— И еще кое-что, — сказал он, держа наготове камзол. — Вот. Надевайте, пока он горячий.

Одевшись, Ранегунда выпрямилась и заглянула в бездонную глубину темных глаз.

— Камень и серебро, — заявила она. — Они меня тоже греют.

— Прекрасно, — откликнулся он.

— Сент-Герман, — спокойно сказала она, не сводя с него взгляда. — Я знаю, вы не останетесь здесь.

Он указал на свои сундуки.

— Мой припас тает, а без него мне не продержаться.

Ранегунда перекрестилась.

— Я ожидала чего-то такого. — Лицо ее опечалилось, но взгляд был тверд. — Я не хочу с вами расставаться, но, когда возникнет необходимость, не буду пытаться вас удержать.

— Есть другой выход, — произнес он негромко. — Вы могли бы поехать со мной.

Она на миг прижалась к нему, потом медленно отстранилась.

— Нет. Этого сделать я не могу.

— Потому что вы здесь герефа? — спросил он, заранее зная ответ.

И она не замедлила с ним:

— Потому что я здесь герефа.

* * *

Письмо Ротигера из Рима к Этте Оливии Клеменс в Авлон. Доставлено адресату через тридцать четыре дня после отправки.

«Достойнейшей римлянке Этте Оливии Клеменс шлет из Рима свои приветствия небезызвестный ей Ротигер.

Хочу сообщить, что я наконец получил известие от моего господина. Он находится в северо-восточной части Саксонии, на берегу Балтийского моря, в крепости под названием Лиосан. Он здоров, но его следует выкупить, а посему через неделю-другую я намереваюсь отправиться в путь.

Я нанял вооруженное сопровождение и крепко надеюсь, что к тому времени, когда мы доберемся до Альп, оба перевала будут открыты, и позволят нам перебраться в Баварию или Франконию, где, говорят, обстановка не очень-то хороша. Люди, нанятые мною для охраны, считают, что путешествие только в одну сторону займет у нас месяца два, а возможно, и более — в зависимости от дорожных условий, в которые входят и стычки с грабителями, каковых в Германии развелось очень много, с тех пор как мадьяры разграбили Бремен и толпы оставшихся без крова людей разбрелись по всему королевству. К тому же Бавария и Франкония никак не могут ужиться с подмявшим их под себя королем, и потому там неспокойно. Но я полагаю, что борцам против Оттона покажется неуместным расходовать свои стрелы на проезжающих по своим делам инородцев и что несколько золотых монет расчистят нам путь.

Не беспокойтесь, я, конечно же, захвачу с собой и несколько сундуков с карпатской землей, и необходимое количество денег. Хозяин также просил меня привезти туда и его красный римский сундук, ибо саксонцев поразила та же болезнь, что свирепствует и во Франции, гнездящаяся в неудачно созревшем зерне.

Если по дороге не возникнет каких-либо препятствий, граф, надо думать, к концу июля появится в Риме, который варвары все не хотят оставить в покое. От их рьяности ваша вилла несколько пострадала, но она непременно будет восстановлена и расширена. Во время моего отсутствия за ней, равно как и за виллой моего господина, приглядит Марций, мажордом. Ему даны все необходимые распоряжения.

Примите заверения в вечной преданности.

Ротигер.

Написано собственноручно 4 марта 939 года».

ГЛАВА 7

И седок, и мул истекали кровью. Первый попробовал спешиться — и повалился на землю. Бархин-сапожник и Удо-кровельщик быстро закрыли ворота, затем Удо кинулся к мулу, а Бархин — к монаху, чтобы помочь тому встать.

— Банды разбойников, — задыхаясь, с трудом выговорил монах. — Диких, голодных. — Он огляделся. — Где я нахожусь?

— В деревне близ крепости Лиосан, — сказал Удо. — Здесь вы в безопасности.

Он быстрым взглядом окинул мула и понял, что животное навсегда охромело. Хромой мул хуже, чем просто обуза, но решать, что с ним делать, надлежало хозяину, а не ему.

Монаху понадобилось время, чтобы осмыслить услышанное, потом он, держась за бок и глухо постанывая, спросил:

— А далеко ли… до монастыря Святого Креста?

— Полдня верховой езды на юго-запад, — ответил Бархин, с ужасом глядя на свои руки: они были в крови. — Но вы пока что не в том состоянии, чтобы…

Монах слабо отмахнулся, словно пытаясь оттолкнуть Бархина, затем покачнулся; лицо его исказила гримаса.

— Клянусь, я… я должен… Банды придут… на то были знаки. — Он привалился к сапожнику. — Две дохлые крысы под распятием. Я должен предостеречь их.

— Вы ранены, — сказал Бархин. — Кто-нибудь сделает это за вас.

Он посмотрел на крепость.

— Нет-нет, Христос Непорочный поможет. — Монах осенил себя крестным знамением. — Их надо предостеречь. Мужчины… — Он оступился опять и едва не упал. — Предупредить… Их надо предупредить…

Он задыхался.

Навстречу им шел Орманрих, окруженный толпой селян. Увидев кровь, он жестом велел всем остановиться.

— Что здесь происходит? Кто он такой?

— Мы не знаем, — ответил Удо. — Он только что въехал в ворота. Ему досталось. Взгляни. — Он указал на мула. — И бедной животине тоже. Задняя нога совсем искалечена.

— Думаю, ему нужно добраться до наших соседей, — сказал Бархин, подпирая раненого плечом. — Я так его понял.

— А откуда он сам? — спросил Орманрих.

— Он не сказал, — буркнул Бархин.

— Они голодны, — прошептал монах. — Они хотели съесть мула.

Он снова перекрестился.

— Кто — они? — встревожился Орманрих и поглядел на ворота.

Монах несколько раз напряженно моргнул.

— Люди из Бремена. Их город разрушен. Они остались без крова, без пищи. — Он тяжело задышал. — Мой бок…

Орманрих вытаращил глаза.

— Бремен разрушен? Это огромный город, там сто десятков домов. Кто разрушил его?

Хотя Орманриху не доводилось бывать в саксонских прославленных городах, он знал о них и гордился ими, как и каждый саксонец. То, что такой город исчез с лица земли, было немыслимо, и в душе старосты вспыхнуло подозрение.