— Работные дома — не решение, — продолжал юноша. — Многие нуждающиеся дети идут на воровство, а то и что-нибудь похуже. Система образования должна быть усовершенствована — так мы спасем и нравственность, и правопорядок.
— Мистер Харкер, — засопел лорд Норткот, — закон об образовании сделал обязательным посещение школ для всех детей возрастом от пяти до тринадцати лет.
— Но это удовольствие стоит девять пенсов в неделю за одного ребенка. Не всякая семья может себе позволить такие траты.
— Возможность для заработка есть и у самих детей.
— Да, на фабриках, где с восемнадцатичасовым рабочим днем они фактически попадают в рабство, а времени на школу и другие учебные занятия остается ничтожно мало. Удивительно ли, что наша нищенствующая молодежь обращается к воровству и проституции? — Лорд Норткот возмущенно вскинул брови, но Харкер продолжал наседать: — Им повезло меньше вашего: вы уже родились богатым, а им приходится торговать собой, чтобы позволить себе то, чем облагодетельствовал вас Бог.
— Да как вы смеете!
— Очевидно, мистер Харкер — человек самого пылкого нрава, — вмешалась в разговор Мина. Она сжала руку юноши, чтобы тот не заговорил раньше времени. — Без сомнений, на деле он хотел сказать следующее: представьте, что было бы, не научись вы читать и писать. Вы не смогли бы посещать Оксфорд, вам ни за что не доверили бы должности в министерстве иностранных дел, вас не избрали бы на нынешний высокий пост. Бесплатное образование для детей стало бы огромным вкладом в будущее — ведь у них появится шанс изменить мир и самих себя к лучшему. Все родители желают добра своим детям; именно в них мы обретаем бессмертие. Разве вы не согласны, ваша светлость?
— Как я могу не согласиться с истинной мудростью? — усмехнулся лорд Норткот. — Однако послушайте, мисс Мюррей: такой привлекательной женщине, как вы, грешно забивать головку столь серьезными вопросами. Советую последовать замечательному примеру вашей подруги и занять время поисками достойного мужа.
Не давая молодому Харкеру возможности что-либо добавить, лорд Норткот подставил локоть своей молчаливой жене, и оба растворились в толпе. Харкер с благоговейным удивлением уставился на Мину.
— Благодарю вас, я бы и сам не выразился лучше! Эти глупцы в упор отказываются видеть истинность любых доводов. Я надеялся, что наш разговор подтолкнет лорда Норткота внести в палату лордов законопроект о всеобщем бесплатном образовании — Соединенные Штаты Америки уже создали прецедент в 1839 году. Если эта задача окажется нам не по плечу, то нашему обществу уготована роль отстающего. Мы не сможем конкурировать в новую индустриальную эпоху, когда все зиждется на научных открытиях. Попомните мои слова.
Мина улыбнулась.
— Готова поспорить, что вы — с такими познаниями в законах — либо начинающий политик, либо адвокат.
— Увы, я рядовой клерк в конторе мистера Питера Хокинса. В последнее время все пытаюсь убедить одного из партнеров, мистера Ренфилда, взяться за дело двух тринадцатилетних девочек, арестованных за проституцию. Pro bono, [30] само собой. Если не получится добиться большей огласки для этого дела, привлечь внимание прессы — скажем, в свете нового законопроекта, — то меня едва ли ожидает ощутимый успех. И к числу загубленных юных душ прибавятся еще две.
Пылкость юноши произвела на Мину впечатление. Ей пришла на ум услышанная где-то старинная еврейская поговорка: «Тот, кто спасает одну душу, спасает целый мир». А сейчас перед ней стоял человек, стремящийся спасти целых две…
— Вам не случалось читать статьи Уильяма Мюррея в «Дейли телеграф»? Судя по всему, он разделяет ваши взгляды — и мог бы стать для вас ценным союзником.
— Мисс Мюррей! Неужели вы как-то связаны с Уильямом Мюрреем? Я уже несколько недель пытаюсь на него выйти. Сколько раз я ни заходил в редакцию, его место всегда пустует. Да, загадочная он личность. При встрече я с огромной радостью пожал бы ему руку — в знак благодарности за то, что его стараниями все эти социальные вопросы освещаются в печати.
Мина протянула ему руку в перчатке. Замешательство на лице Харкера медленно перетекло в удивленную улыбку.
— Так вы — Уильям Мюррей?
— Вильгельмина Мюррей. Друзья зовут меня Миной.
— Джонатан Харкер. — Он схватил руку Мины и крепко, по-мужски, пожал ее, в изумлении позабыв про всякие манеры. — Познакомиться с вами — огромное удовольствие, мисс Мюррей.
— Прошу вас, называйте меня Миной.
Он посмотрел ей в глаза, и по уважению в его взгляде она поняла: перед ней мужчина, которого будет легко полюбить. Годы спустя Джонатан признался Мине, что влюбился в нее в ту же самую минуту.
— Вы танцуете, мистер Харкер?
— Нет, — поспешно ответил он, — боюсь, я не очень хороший танцор.
А он застенчив, подумала Мина.
— Хорошо. Для меня все равно предпочтительнее обсудить с вами, как уберечь двух юных девушек от ужасов уличной жизни. Не присоединитесь ли ко мне за чашечкой чая?
— С превеликой радостью.
Большинство мужчин отказалось бы от дерзкого предложения Мины. От того, с какой готовностью Джонатан вызвался провести с ней время, ее любовь к нему еще больше окрепла.
После кошмарного видения с Джеком Сьюардом заснуть Мине так и не удалось. Надев скромное шерстяное платье, она спустилась в гостиную позавтракать.
Слуги, вернувшиеся на рассвете, принесли ей чаю. Она уставилась на свое отражение в серебряном подносе. В глазах была тревога, но припухлостей под ними после бессонной ночи не появилось. Один философ, имя которого Мина не запомнила, писал: «Тени, которые человек отбрасывает утром, возвращаются вечером, чтобы лишить его покоя». Мине казалось, будто прошлое окутало всю ее жизнь покровом вечной тьмы. На званых вечерах ей несчетное число раз говорили, что она наверняка прячет где-то на чердаке портрет, который стареет вместо нее — точно как Дориан Грей в сомнительной истории, опубликованной мистером Уайльдом в «Липпинкоттс мэгэзин». Однако для несчастного Джонатана это был не повод для смеха, а постоянное напоминание о совершенном ею когда-то предательстве. От нее не укрывалось, с каким отвращением теперь муж смотрел на нее, хотя она старалась угодить ему, одеваясь более сдержанно, чем требовала ее внешность. Однако даже платья, годные для одних старых дев, не могли скрыть ее цветущей моложавости. Джонатану исполнилось пятьдесят, но выглядел он на десять лет старше. Она понимала, как он страдает и отчего начал пить. Ей никогда не постигнуть всей глубины ужаса, который ему, заточенному в том замке, пришлось пережить много лет назад. Порой он кричал во сне, хотя никогда не рассказывал о своих кошмарах. Неужели муж до сих пор не доверяет ей?
Джонатан старался проводить дома, с ней, как можно меньше времени, но на этот раз его отсутствие слишком затянулось. Еще не бывало, чтобы он исчезал так надолго, даже не намекнув перед уходом, куда направляется.