И вся стена словно оживает.
Камни начинают расходиться в стороны, пока в центре стены не образуется отверстие, достаточно широкое, чтобы туда можно было протиснуться. Кенджи жестом приглашает меня следовать за ним, и я пробираюсь через этот своеобразный вход по другую сторону стены, которая за мной тут же полностью закрывается, приобретая свой первоначальный вид монолита.
Я стою уже с ее внутренней стороны.
Похоже, я очутилась в какой-то пещере. Огромной, широкой и разделенной на три продольные секции. Средняя — самая узкая и служит проходом, направо и налево расположены квадратные стеклянные двери комнат, стены у них тоже стеклянные, и все просматривается насквозь. Все помещение будто пропитано наэлектризованной аурой. В каждой ярко освещенной белым светом комнате-кубе расставлено множество всевозможных аппаратов и машин. Все здесь пульсирует, гудит, сигналит, мигают лампочки, жужжат приборы.
И таких комнат здесь десятка два, не меньше.
Примерно по десять с каждой стороны, и все хорошо просматриваются. Я замечаю знакомые лица. Некоторые люди привязаны ремнями к машинам, в их тела воткнуты иглы, от которых идут провода. На мониторах возникают какие-то линии, слышатся характерные звуки, подтверждающие передачу информации, но только какой, я не понимаю. Прозрачные двери то и дело открываются и закрываются снова, открываются и закрываются, слышны слова, шепот и шаги, жесты и мысли — и все это заполняет воздушное пространство.
Вот оно что.
Значит, здесь и происходит все самое важное.
Касл еще две недели назад — на следующий день после моего приезда сюда — сказал мне, что у него есть интересная мысль по поводу того, почему мы именно такие, какие есть. Он еще добавил, что исследования на эту тему ведутся уже несколько лет.
Исследования.
Я вижу людей, задыхающихся на беговых дорожках, которые мчатся с невероятной скоростью. Вот женщина, перезаряжающая винтовку в комнате с оружием, какой-то мужчина держит в руках что-то такое, откуда вырывается яркое голубое пламя. Я вижу еще одного испытуемого, он стоит в комнате, наполненной водой, и больше тут ничего нет, кроме веревок, подвешенных к потолку. И везде полно всевозможных жидкостей, химикатов и неизвестных мне хитроумных штуковин. Мой мозг готов взорваться, легкие как будто подожгли — так они горят. Слишком много тут всего-слишком много-слишком много
Слишком много аппаратуры, слишком много света, в огромном количестве комнат слишком много людей, они что-то записывают, разговаривают между собой, каждую секунду смотрят на часы, а я, пошатываясь, иду вперед, смотрю на все это очень внимательно и не очень и, наконец, слышу вот это. Я очень не хочу слышать этот звук, но даже толстые стеклянные стены не смогли скрыть его, и вот он повторяется снова.
Это низкий гортанный звук, который может исходить от человека, находящегося в предсмертной агонии.
Он бьет меня прямо в лицо. Потом наносит жестокий удар в живот. И осознание происходящего прыгает мне на спину, разрывается на коже и впивается когтями мне в шею. Я начинаю задыхаться. Но это невозможно!
Это Адам.
Я вижу его. Он уже здесь, в одной из стеклянных комнат. Без рубашки. Привязан к больничной каталке, руки и ноги его надежно зафиксированы, к вискам, лбу и под ключицей подсоединены провода от рядом стоящего аппарата. Глаза его крепко закрыты, кулаки сжаты, подбородок напряжен, и по лицу видно, что он едва сдерживается, чтобы не закричать.
Я не понимаю, что они с ним вытворяют.
Я не знаю, что тут происходит, я не понимаю, почему это происходит, или зачем нужен этот аппарат, и зачем он постоянно жужжит и пищит, и, похоже, я не могу ни дышать, ни шевелиться, и я пытаюсь вспомнить, где у меня руки, ноги и голова и куда девался мой голос, и вдруг он
дергается.
Адама сотрясают судороги, но ремни прочно удерживают его на каталке. Он напрягается еще сильнее, чтобы выдержать эту боль, пока не начинает отчаянно бить кулаками по каталке, и я слышу, как он кричит в исступлении, и на какой-то миг мир застывает, все движения замедляются, звуки кажутся приглушенными, краски размыты, а пол как будто сдвинулся под углом вбок, и я думаю: вот оно как, оказывается, умирают, и сейчас я умру. Я упаду прямо здесь замертво или же
я убью того, кто отвечает за все это.
Или то или другое.
И в этот момент я вижу Касла. Касл стоит в углу той комнаты, где находится Адам, и молча наблюдает за тем, как восемнадцатилетний парень извивается в агонии. И сам он при этом никак ни на что не реагирует. Он просто наблюдает, да еще делает время от времени какие-то записи в своем блокнотике, сложив губы трубочкой и склонив голову набок. Чтобы было удобней видеть картинку на мониторе своей пищащей машины.
А мысль такая простая, потому она сразу и приходит мне в голову. Легко и спокойно.
Очень легко.
Я его убью.
— Джульетта… нет, не надо…
Кенджи хватает меня за талию, его руки крепкие, как будто сделаны из железа, и я, кажется, даже начинаю кричать в этот момент. Может быть, я еще вдобавок говорю какие-то слова, но я при этом себя не слышу, а только слышу, как Кенджи пытается успокоить меня. Он говорит:
— Вот именно поэтому я и не хотел приводить тебя сюда… ты ничего не понимаешь… все совсем не так, как это выглядит со стороны…
Тогда я решаю заодно убить еще и Кенджи. Просто потому, что он полный идиот.
— ОТПУСТИ МЕНЯ!..
— Перестань лягаться!..
— Я его убью…
— Да, только не надо говорить это вслух, да еще так громко, ладно? Этим ты все равно ничего хорошего не добьешься…
— ОТПУСТИ МЕНЯ, КЕНДЖИ! КЛЯНУСЬ БОГОМ, Я…
— Мисс Феррарс!
В конце прохода стоит Касл, всего в нескольких метрах от комнаты, где лежит Адам. Дверь туда открыта. Адам больше не дергается, но, похоже, он сейчас находится без сознания.
Раскаленная добела ярость.
Это все, что мне сейчас известно. Я могу чувствовать сейчас только ярость и больше ничего, и никто не в состоянии убедить меня спуститься с того места, где я сейчас нахожусь. Отсюда весь мир кажется черно-белым, его так просто разрушить и завоевать. Такого гнева прежде мне не доводилось еще испытывать. И этот гнев настолько мощный и всепоглощающий, что он даже успокаивает, как будто это чувство после долгих безуспешных поисков наконец-то обрело свое достойное место, устроившись в моем организме.
Я становлюсь формой для жидкого металла. Густой разрывающий жар растекается по всему моему телу, а его излишек выплескивается из моих рук, выковывая кулаки такой силы, что захватывает дух, с такой энергией, что она начинает переполнять мое существо. От ее прилива у меня начинает кружиться голова.
Я сейчас могу сделать все, что угодно.
Абсолютно все.