— А тебе действительно хочется оставаться здесь? — спрашивает он. — Или ты вознамерилась уничтожить нас, так сказать, изнутри?
— Что? — Я начинаю задыхаться. — Нет…
— Потому что либо ты наверняка знаешь, что делаешь — ты ведь намного хитрее, чем притворяешься, — или же ты и в самом деле не имеешь ни малейшего понятия о том, что творишь, и на этот раз всем нам здорово посчастливилось. Это я пока не решил.
— Кенджи, я клянусь, я бы никогда, никогда в жизни… — Мне приходится замолчать и закусить губу, чтобы справиться со слезами, внезапно нахлынувшими на глаза и грозящими затопить все вокруг. Это отвратительное чувство, когда ты не знаешь, что сделать или сказать, чтобы доказать свою полную невиновность. Вся моя жизнь повторяется снова и снова, ведь я постоянно пытаюсь всех убедить в том, что я не опасна, что я никогда не хотела никому причинить боль, и я, конечно, не хотела, чтобы все вышло именно так, как получилось в итоге. И что я, по сути, совсем не плохой человек.
Но у меня, похоже, из этого никогда ничего не получится.
— Мне очень жаль, что все так вышло, — задыхаюсь я, а слезы уже неконтролируемо текут по щекам, и нет никакого смысла сдерживать их. Я ненавижу саму себя. Я очень хотела стать другой, стать лучше, стать хорошей, но постоянно выходило так, что я все только портила и теряла снова и снова, но я не знаю, как объяснить ему, что он не прав.
Потому что, возможно, он как раз прав.
Я знала, что очень сильно злилась. Знала, что хочу сделать Каслу больно, и мне было наплевать на все остальное. Тогда я действительно этого хотела. В гневе я на самом деле очень хотела что-то сделать ему. Я не знаю, что бы случилось, если бы Кенджи не сдержал меня. Я понятия об этом не имею. Я даже не понимаю сама, на что я могу быть способна.
«Сколько раз, — слышу я голос, который шепчет мне, — сколько еще раз ты будешь извиняться за то, что ты такая, какая есть?»
Я слышу, как вздыхает Кенджи. Ерзает на своем стуле. Я не осмеливаюсь поднять на него взгляд, но начинаю яростно тереть щеки, умоляя свои глаза перестать плакать.
— Я должен был спросить об этом, Джульетта, — говорит Кенджи, но по его голосу я понимаю, что он чувствует себя как-то неуютно. — Мне жаль, что ты плачешь, и прости за то, что я спросил. Это моя работа — постоянно думать о нашей безопасности. А это значит, что я должен рассматривать все ситуации под каждым возможным углом. Никто до сих пор не знает, на что ты способна. Даже ты сама. Но ты продолжаешь себя вести так, как будто то, на что ты способна, не очень важное дело, а это никак тебе не помогает. Ты должна перестать притворяться, будто ты не представляешь собой никакой опасности.
Я быстро поднимаю на него взгляд:
— Но я не… Я не пытаюсь никому причинить боль…
— Это не важно, — говорит он, поднимаясь со своего места. — Благие намерения — это здорово, но они не меняют факты. Ты опасна. Черт, ты предельно опасна. Больше, чем я и все остальные, вместе взятые. Так что не заставляй меня вести себя так, будто сама по себе такая информация уже не является угрозой. Если ты намерена оставаться здесь с нами, — говорит он, — ты должна научиться управлять своими поступками, сдерживаться. Тебе придется разобраться в том, кто ты такая и как дальше с этим жить. Так же, как это сделали все остальные.
В этот момент раздается стук в дверь. Ровно три удара.
Кенджи продолжает смотреть на меня. Он ждет.
— Хорошо, — шепчу я.
— И вы с Кентом должны разобраться со своей драмой как можно быстрее, — добавляет он, пока Соня и Сара заходят в комнату. — У меня нет ни времени, ни сил, ни интереса разбираться в ваших проблемах. Мне нравится время от времени иметь с тобой дело, потому что — давай уж говорить начистоту, — он пожимает плечами, — мир там, наверху, летит ко всем чертям, и если предположить, что мне суждено быть застреленным до достижения возраста двадцати пяти лет, то я хочу хотя бы помнить, что значит от души нахохотаться с кем-нибудь до этого момента. Но это не значит, что я должен становиться твоим персональным клоуном или сиделкой. В конце дня мне уже будет наплевать на то, как там у вас с Кентом идут дела. У нас тут есть миллион более важных дел, которыми следует заниматься, и ни одно из них не затрагивает ваш любовный роман. — Пауза. — Это ясно?
Я киваю, опасаясь заговорить, чтобы не ляпнуть лишнего.
— Так ты с нами? — спрашивает он.
Я снова киваю.
— Я хочу, чтобы ты произнесла это вслух. Если ты с нами, то ты с нами целиком и полностью. И никакой больше жалости к самой себе. И никакой бессмысленной траты времени в тренировочной комнате, когда ты просто сидишь и ничего больше не делаешь, а только рыдаешь по поводу того, что тебе снова не удалось сломать очередную металлическую штуковину.
— Откуда тебе извес…
— Так ты с нами?
— Я с вами, — говорю я. — Я с вами. Обещаю.
Он набирает в легкие побольше воздуха и медленно выдыхает. Проводит пятерней по волосам.
— Хорошо. Завтра в шесть утра встречаемся возле столовой.
— Но моя рука…
Он только отмахивается:
— Это ерунда. Все будет в порядке. Ты тогда даже ничего не сломала. Ты повредила костяшки пальцев и немного сдвинулась мозгами, но после этого уже выспалась в течение трех дней. Поэтому травмой все это назвать сложно. Я бы назвал это отпуском, черт побери. — Он останавливается, будто что-то вспоминая. — Ты имеешь хоть какое-нибудь представление о том, сколько времени я работаю без отпуска?..
— Но мы же собираемся тренироваться, — перебиваю я его размышления. — Я же ничего не смогу сделать с перебинтованной рукой, верно же?
— Доверься мне. — Он наклоняет голову вбок. — Все будет в порядке. На этот раз… все будет чуточку по-другому.
Я внимательно смотрю на него. И выжидаю.
— Можешь считать это своим официальным вступлением в «Омегу пойнт», — говорит он.
— Но…
— Завтра. В шесть ноль-ноль.
Я открываю рот, чтобы спросить его еще кое о чем, но он прижимает палец к губам, потом салютует мне двумя пальцами и направляется к выходу, а надо мной тут же склоняются Соня и Сара.
Я смотрю, как он кивком прощается с ними и решительно выходит из комнаты.
Шесть утра.
Я бросаю взгляд на настенные часы и отмечаю, что сейчас всего два часа дня.
А это означает, что шесть утра наступит через шестнадцать часов.
А это означает, что у меня впереди еще много часов, которые надо как-то заполнить.
А это означает, что мне надо одеться.
Потому что мне надо выбираться отсюда.