— Мир во всем мире! — тут же отвечает Джеймс.
— Неправильно. Начнется массовый хаос. — Кенджи недовольно качает головой. Трет кончик своего носа. — А с хаосом куда сложнее сражаться.
— Тогда как же победить?
— Вот! — продолжает Кенджи. — В этом-то и состоит вопрос. Мы можем разделаться с лидером оппозиции только тогда, когда у нас будет готов новый лидер, способный занять место старого. Людям нужен кто-то такой, кто сможет их объединить, верно? А мы к такому повороту дел еще не готовы. — Он пожимает плечами. — Эта битва шла против Уорнера, а разделаться с ним можно было бы и сразу. Но уничтожение Андерсона могло привести к полной анархии по всей стране. А анархия означает то, что кто-то еще, может быть гораздо хуже Андерсона, мог быстро занять его место еще раньше нас.
Джеймс говорит ему что-то в ответ, но я не слышу его слов.
На меня внимательно смотрит Адам.
Он смотрит на меня и не пытается скрывать этого. Он не отворачивается. Он не произносит ни единого слова. Его взгляд скользит от моих глаз чуть вниз, задерживается на губах немного дольше, чем следовало бы. Наконец он отводит глаза, но лишь на секунду. В следующее мгновение он опять смотрит на меня. Теперь его глаза стали глубже. И в них читается голод.
У меня начинает болеть сердце.
Я вижу, как передвигается его кадык. Как вздымается и опускается его грудь. Я вижу напряженную линию его нижней челюсти и подбородка. Я замечаю и то, как неподвижно он сидит. И при всем этом он не говорит, он ничего не говорит.
Мне так отчаянно хочется коснуться его.
— Умница! — Кенджи покачивает головой и смеется над какими-то словами Джеймса. — Ты знаешь, я ведь не совсем то имел в виду. Впрочем, — вздыхает он, — мы с таким безумием еще не научились справляться. Мы разделаемся с Андерсоном только тогда, когда будем готовы захватить власть сами. Это единственный способ поступить правильно.
Адам резко поднимается со своего места. Он отодвигает миску с едой, к которой так и не прикоснулся, и прокашливается. Смотрит на Кенджи.
— Значит, вот почему ты не убил его, когда он находился прямо перед тобой.
Кенджи в смущении чешет затылок:
— Послушай, приятель, если бы я знал, что…
— Забудь об этом, — обрывает его Адам. — Ты сделал мне одолжение.
— В каком смысле? — удивляется Кенджи. — Эй, дорогой мой, ты куда это собрался…
Но Адам уже выходит из столовой.
Я следую за ним.
Я иду за Адамом по пустому коридору, ведущему от столовой, хотя при этом понимаю, что мне не следует этого делать. Я понимаю, что не должна была с ним так говорить, что не нужно поощрять свои чувства к нему, но теперь я обеспокоена. И не могу с собой совладать. Он уходит в себя, удаляется в мир, куда я не могу проникнуть, и я его в этом не виню. Я только могу представить себе, что именно он испытывает сейчас. То, что он недавно узнал, могло бы свести с ума более слабого мужчину. Но хотя в последнее время мы научились неплохо работать вместе, именно из-за бесконечных стрессовых ситуаций у нас с ним и не оказалось времени для выяснения личных отношений.
И мне очень важно знать, что с ним сейчас все в порядке.
Я просто не могу перестать заботиться о нем.
— Адам!
При звуке моего голоса он останавливается. И напряженно застывает на месте от изумления. Он поворачивается, и я вижу, как меняется выражение его лица от надежды до смущения, переходящего в волнение. Все это происходит за считанные секунды.
— Что случилось? — спрашивает он. — Все в порядке?
Неожиданно он встает передо мной во весь свой рост, и я утопаю в воспоминаниях и чувствах, которые я и не старалась забыть. Я пытаюсь вспомнить, о чем же я хотела с ним поговорить. И почему вообще я сказала ему, что мы не можем быть вместе. Почему я должна отказываться хотя бы от нескольких секунд полного счастья в его объятиях? Но тут он повторяет:
— Джульетта, что с тобой? Что-то произошло?
Мне очень хочется ответить, что, да, произошло нечто ужасное, и мне плохо, очень плохо, я так устала, и мне хочется упасть в твои объятия и замереть, забыть обо всем остальном мире. Но вместо этого мне удается посмотреть ему в глаза и встретиться с ним взглядом. Его глаза такие темные, такого особого синего оттенка, который может преследовать тебя всю жизнь.
— Я волнуюсь за тебя, — говорю я.
И тут же его глаза меняются, они становятся другими, отстраненными. Он издает вымученный смешок и говорит:
— Ты волнуешься за меня. — Потом тяжело вздыхает. Проводит ладонью по своим волосам.
— Я просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке…
Он мотает головой, будто не верит мне.
— Ты что же, насмехаешься надо мной? — спрашивает он.
— Что?
Он тихонько стучит кулаком по своим губам. Смотрит куда-то наверх. Он выглядит так, будто не знает, что сказать, но потом начинает говорить. Голос у него напряженный, обиженный и немного смущенный.
— Ты порвала со мной отношения. Ты сдалась. Ты предала наше общее будущее. Ты практически забралась ко мне в душу и вырвала у меня сердце, и вот теперь ты спрашиваешь меня, все ли у меня в порядке? И как, черт возьми, я должен ответить тебе, Джульетта? Что это вообще за вопрос?
Меня начинает покачивать.
— Я не хотела… — Я шумно сглатываю. — Я г-говорила о т-твоем папе… я подумала, что, может быть… о Боже! Прости… т-ты прав, я такая дура… мне не стоило приходить, мне не н-надо было…
— Джульетта, — в отчаянии произносит он, обхватывая меня за талию, как только я начинаю отступать. Глаза его закрыты. — Пожалуйста, скажи мне, что я должен, по-твоему, делать, как вести себя? Как я должен себя чувствовать? С нами происходит одно несчастье за другим, и я стараюсь держаться. Бог свидетель, я сильно стараюсь, но мне, черт побери, очень сложно это удается, и я очень скучаю… — Тут у него срывается голос. — Я скучаю по тебе, — говорит он так, словно эти слова, как ножи, пронзают его тело. — Я так скучаю по тебе, что меня это просто убивает.
Я держусь кончиками пальцев за его рубашку.
Мое сердце громко стучит в тишине, выдавая все мои секреты.
Я вижу, как трудно ему смотреть мне в глаза, как сложно говорить, и вдруг он шепчет:
— Ты все еще любишь меня?
И каждый мускул моего тела напрягается, чтобы только не броситься на него, не начать целовать и обнимать его.
— Адам… конечно, я все еще люблю тебя…
— Понимаешь, — говорит он, и теперь его голос переполняют эмоции, — у меня раньше ничего подобного не было. Я с трудом вспоминаю маму, а кроме нее были только я сам, Джеймс и этот кусок дерьма, который зовется отцом. Джеймс всегда любил меня, но по-своему. А ты… а с тобой… — Он замолкает. Смотрит теперь куда-то вниз. — Как теперь мне вернуться назад? — очень тихо спрашивает он. — Как я смогу забыть, что это такое — быть с тобой? Быть любимым тобой?