Он повернулся, сбросил с плеч халат и швырнул его на землю пустыни. Съемочные команды прянули вперед, проталкиваясь сквозь ряды собратьев, и собаководы тут же на пару звеньев отпустили поводки своих животных, так что журналистам, нарушившим границы круга, пришлось вернуться на прежние позиции.
Обнаженный, облитый ярким светом, рельефно выделившим мускулистые очертания его тела, Питер Гунтарсон взобрался по алюминиевым скобам на самый верх резервуара и перекинул ногу на внутреннюю сторону. Осторожно нащупав ступеньку, начал спускаться на дно.
Там он встал лицом к Элле, переступая ногами через лежащие на мраморном полу цепи, потом присел, пристегивая стальные кольца к лодыжкам. Каждое из них тремя цепочками было прикреплено к вделанным в пол болтам.
Гунтарсон выпрямился, и сложил ладони перед грудью. Три или четыре секунды он стоял в молчании, устремив взгляд в точку где-то в небе, высоко над головой Эллы. Потом открылись краны.
Вода была приятно теплой. Простояв целый день в открытом баке под солнцем Синая, она нагрелась. Четыре мощных потока омыли его с боков, а еще четыре выпустили свои струи на его голову. Его волосы мгновенно намокли, он фыркнул, сдувая с губ воду, и запрокинул голову, подставляя струям лицо.
Гунтарсон уже чувствовал, как вода плещется вокруг его ног. Он закрыл глаза. Жар от осветительных ламп теперь, когда вода омывала его обнаженную кожу, сделался не таким обжигающим. Он едва удержался, чтобы не запустить в волосы кончики пальцев — как в душе… Банальная ассоциация с утренним душем заставила его передернуться. Рискует ли он сейчас всеми этими маленькими удовольствиями — как и великими наслаждениями? Не только величием жизни, которую ведет на международной арене, но и роскошными мелочами, вроде мыла, ласкающего кожу? И полетом на любимом «Кавасаки 1100»? И чашкой хорошего кофе?..
Имеют ли эти вещи истинную ценность, а если да, то почему он не задумывался над этим до сих пор?
Да, они имеют ценность! И он обязан довериться Элле, которая вернет их ему. Она должна осознать, что будет молиться не только за высокопоставленного Директора Гунтарсона — но и за молодого, талантливого, влюбленного в жизнь Питера!
Вода поднялась до колен. Он пошевелил ногами. Свет резал ему глаза, и он опустил взгляд на его отражение в бурлящем резервуаре. Погрузившись в воду уже до ляжек, он вдруг увидел самого себя — полностью, беззащитно обнаженного. Скоро вода доберется до его пениса — и он всплывет, смешно и неудержимо, а потом погрузится в воду…
Имеет ли Элла, девственная, лишенная воображения, необразованная и замкнутая, хоть какое-то понятие о том, чем он, Питер Гунтарсон, собирается добровольно пожертвовать? Он сложил к ее ногам свою сексуальную энергию, свои экстрасенсорные способности, свою жажду жизни. Может ли он заставить ее понять это? Сможет ли дотянуться до нее?
Он крепко зажмурился, и мысленно закричал: «Я жив! Я жив! Элла, жизнь!» Его мозгу никак не удавалось внятно оформить эти мысли. Как же объяснить ей?! Он начал впадать в панику.
Он уже встречался с таким хаотическим потоком мыслей — когда тонула его мать, а он нырял, чтобы освободить ее ногу из железных челюстей. Она прошла через это, и он ощущал эхо ее чувств. А теперь сам переживал то же самое!..
Вода коснулась его бедер. Форсунки в центре переплета уже погрузились в нее, устремляя галлоны воды потоками к центру резервуара.
Он должен заставить Эллу тоже это почувствовать. Почувствовать ценность жизни. Она должна понимать, за что молится! Она должна знать, как отчаянно ему нужно возвращение к жизни!
Гунтарсон глубоко вздохнул, ища верные слова. Он хотел сказать ей: «Спаси меня! Избавь меня от этого! Выключи воду! Вытащи меня!» Но его паника еще не достигла такой степени неистовства. Он не отступит от своей цели! Он умрет — и оживет вновь!..
Для этого было правильное слово — «Resurgam». Я восстану вновь. Но она этого не поймет! Да и кто поймет? Почему среди всех этих тупых, бессильных разумов, которыми можно было бы пожертвовать, жертвой должен стать именно его — блестящий и оригинальный?! Какая бессмыслица! Знает ли этот мир, чем рискует, позволяя ему пойти на это?!
Вода плескалась у груди. Казалось, теперь она поднимается быстрее, чем раньше…
Они что, действительно собираются позволить ему пройти через это? Жуткий круг пускающих слюни зевак с камерами, микрофонами и софитами, смыкающийся, как стая диких псов. Неужели они настолько бессердечны, что будут просто стоять и смотреть — все до единого?! Неужели никто не прыгнет вперед, и не завернет краны?!
Вода, гонимая мощными струями, колыхалась уже вокруг его плеч…
Нет! Он не может этого сделать! Никто не имеет права ждать этого от него! Он выберется!!!
Вода держала его, когда он отклонился назад и ухватился за ступеньки лесенки, но чтобы дотянуться до них, ему пришлось погрузить в нее лицо почти до самых бровей. Цепи надежно удерживали его лодыжки.
Ему надо освободиться! Он должен выбраться! Иначе он утонет! Он должен вытащить ступни из стальных колец!
Кольца были на скользящих замках-«собачках». Когда он дернулся, они затянулись еще туже. Гунтарсон оттолкнулся от лесенки, выплыл в вертикальное положение и сделал два глубоких, разрывающих легкие вдоха. Потом он перегнулся пополам, хватаясь за лодыжки. Его пальцы яростно заскребли по замкам.
Кольца впились в его плоть. Не было ни единой щелки, куда он мог бы вставить кончики пальцев, никакой возможности заставить их открыться. Из-под браслетов показалась кровь: тоненькие струйки, которые растворялись, становясь невидимыми, вокруг его ног.
Со всех сторон сиял ослепительный свет, как будто он был заключен в стеклянную призму. Ясно ли видят его там, снаружи? Неужели они не могут понять, что он пытается освободиться?! Неужели они так и не соберутся его спасти?!
Гунтарсон дергал за браслеты, пока его легкие не загорелись и не начали разрываться, и тогда он перенес свои усилия на болты. Надо было раньше попытаться! Насколько они могут быть прочны? Наверняка один хороший рывок его освободит!..
Он поставил ступню на мраморный пол, взялся обеими руками за цепочки вокруг правой лодыжки и потянул.
Он почувствовал, как они подались. Это болт ослаб или растянулись звенья?.. Гунтарсон снова потянул.
В его мозгу замелькали, как кадры на оборванной киноленте, образы из его жизни. Он увидел себя в тринадцать лет, скорчившегося под водой у ног тонущей матери, тянущего за металлическую кромку, удерживавшую ее. Кричащего мысленно: «Гнись! Гнись! Ну, гнись же!»
А потом — целующего ее безжизненное лицо…
Его легкие были готовы взорваться. Ему нужно еще воздуха! Выпрямив ноги, он рванулся к поверхности.
Но больше не смог до нее достать.
Он чувствовал, как вода барабанит по его лбу — значит, до поверхности считанные миллиметры. Если он откинет голову, тогда кончик носа сможет…