Вывеска стремительно приближалась, а я представил, что вот так и проеду мимо, залезу в метро, поплетусь домой, и пельменная останется без меня. А я — без пельменной. И понял вдруг, что в любой другой день мы вполне сможем обойтись друг без друга. Ведь и раньше не были представлены. Но сегодня. сегодня нет. Нам суждено быть вместе, хотя бы ненадолго, словно случайным встречным попутчикам. Увидимся мы после этого снова или нет — неизвестно, но встреча будет. И вот я уже поднимаюсь с места, торопливо и излишне громко говорю водителю: «У пельменной, вот тут остановите». Он понимающе кивает, плавно притормаживая у дороги. Видно, я не первый такой.
Торопливо преодолев считанные метры до зовущего заведения, поселившегося в полуподвальном помещении старого добротного дома советской постройки, подошел к входу. Чтобы добраться до двери «Пельменной», каждый страждущий должен был сперва подняться по ступеням довольно высокого крыльца. И потянув за металлическое кольцо тяжелой железной двери, оказывался в тесном предбанничке, где его встречали еще две. Одна вела в туалет, о чем предупреждала штампованная чеканка с изображением писающего мальчика. Толкнув другую и сделав шаг, я оказался на небольшом пятачке, опоясанном перильцами еще одной лестницы. Она вела вниз, в полный ароматов зал кабачка, который лежал передо мною как на ладони.
«Сначала вверх, потом вниз. Это неспроста», — подумал я, словно Винни-Пух, собирающийся добыть мед. И действительно, было в этом подъеме и спуске что-то многозначительное. Как будто бюджетная пельменная пыталась донести до своих посетителей некое важное послание. Как будто хотела сказать этим что-то такое, о чем говорить ей совсем не по рангу.
Люди ждут подобного от храмов и пропитанных историей памятников зодчества. Там эти лестницы играют особым эзотерическим смыслом, обрастают толкованиями и спорами. Здесь же, в паре метров от доступных гастрономических соблазнов и хмельных наслаждений, люди запросто перебирают ногами ступени. Сначала вверх, потом вниз. Скрытые посылы легкомысленной дешевой закусочной не слышны для них. А если бы даже и услышали? Прислушиваться точно не стали бы. В вопросах высших материй пельменная не пользуется авторитетом.
Признаюсь, внутреннее убранство заведения удивило меня. Я готов был увидеть круглые стоячие столики формата пивной и линию самообслуживания с кассой на финише. Но зал был неожиданно большим и вместе с тем уютным. Столы разного калибра предлагали присесть и были покрыты стильными накладками из деревянной соломки, позаимствованными у японских ресторанов. Стены, оклеенные обоями мягкого пастельного тона, держали на себе постеры в рамках. С них на гостей пельменной смотрели виды Нью-Йорка, Луи Армстронг, раздувающий щеки в поцелуе с трубой, чернявая танцовщица фламенко в ярком красном платье. Видимо, декоратор видел какую-то тайную связь между этими образами и традиционным русским блюдом.
Не спеша оглядевшись, заметил внушительные колонки, висящие по углам заведения под самым потолком. Они, вместе с неподвижным дискошаром и цветными фонарями цветомузыки, смотрели на зал забегаловки с высоты своего положения.
Странно, но в заведении было тихо, а ведь я ждал орущее радио, как это чаще всего бывает в таких местах. Лишь были слышны еле различимые звуки кухни да обрывки разговора двух посетителей, устроившихся за длинным столом для больших компаний, что стоял в дальнем углу пельменной.
«Так, здесь я останусь», — решил я, направляясь к простенькой барной стойке, прижатой к стене зала. За ней виднелись квадратные ячейки стеклянных полок, на которых расположились разномастные бутылки с разнообразным горячительным. На стойке лежало меню. В одном экземпляре, но одетое в строгую черную кожаную папку, напоминавшую тужурку чекиста. За баром никого не было, лишь виднелся проем двери, ведущий на кухню и прикрытый шумной бамбуковой занавеской. Но стоило мне только дотронуться до списка угощений, как бамбук зашевелился. Из рабочего помещения вынырнула крепко сбитая, невысокая девушка. При ней был яркий размашистый макияж и старательно уложенная лаком копна химически черных волос.
Внимательно оглядев меня, словно кандидата на вакантную должность в пельменной, она пару секунд помолчала. Спохватившись, приветливо улыбнулась. Так искренне, как обычно не улыбаются в общепите.
— Добрый день, — поздоровался я, услышав в ответ ее «здрасьте». И открыл меню. — Решил вот зайти к вам. Страсть как пельменей хочется.
— Пожалуйста-пожалуйста, все свежее, вкусное, — с готовностью отозвалась она, одобрительно кивнув.
— Супчику надо бы съесть, — вслух планировал я неожиданное застолье.
— Харчо, борщ, щи, лагман, лапша куриная, лапша грибная, — скороговоркой прокомментировала она мое намерение.
— А что порекомендуете? — спросил я ее совета, листая меню с цветными фотками блюд. Цены, обозначенные в нем, сперва показались подозрительно низкими. Привыкший к жадности столичных рестораторов, почувствовал себя случайно попавшим в какой-то льготный социальный рай.
— Это дело вкуса. Я же не знаю, что вы любите, — резонно заметила она. Но решив все же не оставлять нового гостя наедине с выбором, добавила: — Борщ любите?
— Борщ? Почему бы и нет, давайте. — послушно согласился я. — И вот еще. семгу возьму слабосоленую, с лимончиком, — ткнул пальцем в ламинированную страницу, тихонько сглотнув.
— Борщ, семга, — записывала она заказ. — А пельмешки?
— А, да, конечно, пельмешки! Яжв пельменной! Порцию вот этих, по старому русскому рецепту, — процитировал я меню. — Покупные?
— Да что вы, нет! Повара у нас здесь сами делают. Только лепить закончили, — немного обиженно сказала хозяйка. И вдруг, хитро глянув, поинтересовалась: — Пить что-нибудь будете?
— Пить? — риторически переспросил я ее, вздохнув. — Пить не надо бы, конечно. Ни к чему это. Но. буду.
— Сколько? — прямо спросила она, с трудом сдержав улыбку.
— Это, девушка, один из самых трудных русских вопросов, — сказал я, блуждая взглядом по разнообразию сорокоградусного зелья, стоящего у нее за спиной. — Перцовочки, наверное. Грамм этак. сто пятьдесят.
— Ну вот, а говорите — трудный вопрос. Сто пятьдесят перцовки — и никаких трудностей, — по-доброму усмехнулась она.
— Думаете, пройдут все трудности от ста пятидесяти? — шутя уточнил я.
— У каждого по-своему, — серьезно ответила хозяйка, снимая с полки бутылку, на дне которой покоилась парочка темно-красных стручков. — Кому и бутылки мало. Вы присаживайтесь пока, — кивнула барышня на почти пустой зал.
И я направился за небольшой уютный столик у окна, который приглянулся с самого начала, когда только вошел. Впрочем, правильнее будет сказать, что столик этот был под окном, ведь дело происходило в цокольном помещении.
Подоконник находился чуть выше моей макушки. А потому, чтобы полюбоваться окрестным видом, нужно было слегка задрать голову. Тогда за стеклом виднелась пасмурная московская осенняя жизнь, но только верхняя ее часть — деревья, тяжелое хмурое небо и окна дома напротив. Никаких машин, людей, луж и грязных жухлых листьев. Окно будто звало ввысь, подальше от суетной ежедневки, туда, где небо и деревья. Там от ста пятидесяти граммов перцовки проходят трудности. А если добавить еще — то и печали тоже.