21 ноября
На следующий день после того, как мне пришло письмо от Лили, я оказался у дверей гостиной, куда входил две недели назад. Маргарет Уинтерборн была уже на месте, заламывала костлявые руки и прижимала их к груди, словно сердце ее разрывалось от страха. Горело всего несколько свечей, и комната была погружена в полумрак. Наверное, Уинтерборн намекнул, что в неярком свете мои шрамы будут выглядеть не такими ужасными, но, похоже, Маргарет пугалась самой темноты, нервно вздрагивая от малейшего шума. Присутствие мужа могло бы ее успокоить, однако она сидела одна. Вероятно, это была проверка: готова ли она выслушать меня с глазу на глаз. Я расстроился, что не было Лили, хотя она и писала, что увидится со мной позже — если выздоровеет.
Я постучал в стеклянную дверь. Маргарет вскочила и вытянула руку, словно заслоняясь.
— Мистер Оленберг? — Не опуская руки, она наклонила голову и отвернулась влево. Маргарет не выносила моего вида. — Войдите.
Я шагнул внутрь и так сильно напугал ее, что она отпрянула, чуть не упав. Маргарет задышала прерывисто и попятилась к двери, которая вела в коридор.
Я скинул капюшон и сказал:
— Ближе я не подойду. Как ваша дочь?
По ее лицу пробежало множество разных чувств — я не успел уловить ни одного.
— Как и следовало ожидать.
— Я ничего не ожидал и опасался худшего. Она лишь сказала, что больна.
— Правда? Но… как же я невежлива. — Она указала на крепкий стул вдали от себя.
— Я постою здесь. Вам неприятно мое присутствие.
— Да. — Она вновь отвела взгляд, но вокруг было слишком много теней: за бархатными диванами, их высокими украшенными вышивкой боковинами, под каждым стулом и в каждом углу. Даже незажженный камин казался воронкой, в которую вот-вот могла спуститься нечисть.
— Наверное, нам лучше поговорить в другой раз.
— Нет! У меня не хватит смелости! — Маргарет собиралась с духом, сжимая и разжимая кулаки. Когда ее взгляд стал наконец стальным, она сказала: — Вы виделись с моим братом чаще, чем я. Вы! — Она даже не пыталась скрыть возмущения. — Когда вы видели его в последний раз, вы не причинили ему вреда?
В последний раз Уолтон показался мне таким безобидным: потрепанная одежда, мечтательное выражение на лице, изумление в глазах. Я бы даже пожалел его, если бы не знал, что через секунду он убьет Мирабеллу. И вот теперь я наедине с его сестрой. У меня зачесались руки: хотелось схватить эту женщину за морщинистую шею с двойным подбородком и задушить.
— Вы не причинили ему вреда? — повторила она. — Я знаю, между вами… недоразумение.
— Недоразумение? — Я горько усмехнулся. — Он украл у меня десять лет жизни, пытаясь убить, а затем украл кое-что еще. Лучше вообще не вспоминать о нашей последней встрече.
— Как это? — Ее тоненький голосок зазвучал пронзительно. — О чем же вы собираетесь говорить? Зачем вы похитили у меня его письма? Давно ли вы в Таркенвилле? Вы не причинили моему брату вреда?
Я шагнул вперед и подумал, не позвать ли Уинтерборна, чтобы он успокоил ее. Маргарет прижалась к стене, выпучив от ужаса глаза. Я попятился к двери веранды.
— А где ваша дочь? — Стоя далеко от нее, я задал этот вопрос, дабы сменить тему. — Она сказала, что сегодня мы сможем увидеться.
Маргарет отвернулась в отвращении.
— Хотите увидеть мою дочь? Прекрасно, — строго сказала она и дернула шнурок звонка. Через пару минут появилась Лили. Она была в свободном пеньюаре, очень бледная и очень худая. Глаза ее лихорадочно блестели.
Протянув руку, я шагнул в комнату, чтобы поздороваться с ней.
— Взять его! — закричала Маргарет.
С веранды, из-за ширм, из двери за спиной Лили выбежали какие-то головорезы. Двое схватили меня, другие приставили к голове дубинки, еще один держал топор. Я мог бы раскидать их, но тут в комнату ворвался Грегори Уинтерборн — человек, внушивший мне, что я тоже могу быть человеком. Заслонив жену и дочь, он направил на меня пистолет, целясь в сердце.
— Ну как? — ликовала Лили. — Я же говорила, что он придет по первому моему зову!
— Вы были гостем в моем доме! — Уинтерборн принялся столь яростно размахивать оружием, что люди, державшие меня, вздрогнули. — Я доверял вам!
— А вы говорили со мной как с равным. За это я вам глубоко благодарен.
— Как с равным? Да ты же чудовище!
— Мы это уже обсудили. Я такой, каким меня видят другие.
— Ты тварь! — с ненавистью воскликнула Маргарет. — Мой брат был прав. Он всегда был прав! — Она гневно повернулась к мужу. — Ты считал Роберта сумасшедшим. Высмеивал его. Потешался надо мной. Ты глупец и всегда им был. Ты… — Она задыхалась от ярости.
— Лили, что это значит? — спросил я. Быть может, хотя бы она хладнокровно объяснит то, чего не в силах спокойно высказать ее взбешенный отец?
— Не смей обращаться к моей дочери! — Уинтерборн вошел в раж: крича, он брызгал слюной, язык его не поспевал за словами. Отец Лили вновь ткнул в меня пистолетом: — Я был добр с тобой!
— Разве я не отвечал вам тем же?
Добр? Потому что не убил его? Меня бросило в краску. Я вспомнил Бидди Джозефс: она говорила на человеческом языке, а я — нет. Но я все же сказал:
— Сэр, я люблю вашу дочь.
— Любишь?
Он кинулся на меня, но мужчины удержали его. Один произнес:
— Оставьте его шерифу, сэр.
— Шерифу? В чем я виновен?
— В убийстве.
— Как минимум! — Уинтерборн наставил на меня дуло пистолета.
Убийство? Бидди Джозефс тоже о нем говорила.
— Я никого не трогал.
Тут заговорил другой из тех, что держал меня:
— Ты зверски избил помощника конюха, мы узнали его только по родимому пятну. Нашла его мисс Уинтерборн — так ведь, мисс? Ужасное зрелище.
— Не надо было уводить собак, — тихо сказала Лили. — Он тоже там был. Я видела, как он выходил из конюшни. Когда я загнала собак… я обнаружила тело. — Она припала к худой материнской груди.
В ту ночь мы с Лили слышали звуки — слабые, но назойливые, словно ветки кустарника терлись друг о друга. Она сказала, что там кто-то есть, но я не поверил. Неужели она слышала убийцу? Следовала за ним по пятам? Похоже, смерть обступила ее со всех сторон. Хотя…
— Меня не было в конюшне. Я был с вами.
— Нет! — крикнула она и чуть не упала в обморок. — Не было тебя со мной!
Маргарет увела дочь. Мужчины окружили меня.
Уинтерборн смотрел с такой укоризной, что я покраснел от стыда. Как он мог поверить, что я способен на убийство? Мои губы задергались в истерическом смехе.