— Смола?
— Нет, Малыш.
Эммануэль расхохотался. Олег был, наверное, единственным, кто мог его так рассмешить.
— Малыш вчера чуть не заснул в конюшне... Вы с ними чересчур суровы и требовательны, сеньор.
— Я требователен ко всем без исключения. Таким уж на свет уродился.
* * *
Утром следующего дня Сальвиус и Эммануэль прогуливались по крепостной стене, когда их внимание привлекли необычная суета и шум у ворот. Несколько стражников спешно спускались вниз, с десяток столпились у дверей оружейной. Капитан охраны что-то грозно кричал, его лошадь несколько раз встала на дыбы.
— Какая муха их укусила? — пожал плечами лекарь.
Через несколько секунд все стало ясно — из дверей арсенала вышли несколько стражников, окруживших плотным кольцом Олега. Он вырывался. Они пытались держать его, но он был так силен и ловок, что им никак не удавалось его связать. Пару раз Проклятый чуть не выскользнул у них из рук. В конце концов, им удалось зажать его в угол и повалить на землю.
— Черт меня побери! — вырвалось у Сальвиуса.
«Ну и зачем он опять полез на рожон?» — мысленно чертыхнулся Эммануэль и стал медленно спускаться со стены.
— Пусть поднимаются в зал,— бросил он Сальвиусу.
Ученый громко передал стражникам приказ и побрел вслед за сеньором. Войдя в зал, он хотел что-то сказать Эммануэлю, но сеньор взмахом руки остановил его. В этот момент ввели Олега. В коридоре его развязали, но в зале крепко держали за руки. Господин сел в кресло и жестом велел отпустить узника. На лбу юноши красовался огромный синяк, но он смотрел вокруг себя как ни в чем не бывало.
Эммануэль кивнул начальнику караула:
— Я слушаю тебя.
— Он хотел поднять решетку ворот.
— Ему это удалось?
— Да, сеньор.
— Охрана оружейной никуда не годится. Десять плетей.
Стражник опустил глаза.
— И что было дальше?
— Он ее приподнял немного, ровно настолько, чтобы проскользнуть... Мы не заметили, как она движется.
«Ловко придумано,— мысленно рассуждал Эммануэль.—А ведь и впрямь, никому и в голову не придет следить за решеткой, когда их там тридцать человек. Стражники стоят, беседуют... И потом, скрипеть решетка начинает только где-то в середине подъема. Остается только дождаться благоприятного момента и проскользнуть. А лошадь можно поймать на пастбище. Искусно он их провел, хитрец, ничего не скажешь».
Узник стоял делая вид, что поглощен разглядыванием гобеленов и ему нет никакого дела до происходящего.
— Фавор зашел в оружейную, когда он уже отпустил колесо. А потом...— Стражник запнулся, украдкой бросив взгляд на заключенного, потом поднял глаза на сеньора и продолжал: — Потом мы его связали и привели сюда.
Эммануэль заметил, как по губам Олега скользнула улыбка. Всем было известно, что солдаты его любят. И спроси Эммануэль стражника, откуда у беглеца взялся синяк, тот смутился бы. Но сейчас это было не важно.
Несколько минут де Лувар сидел в задумчивости, глядя в пол перед собой. На его лице не отражалось ровным счетом ничего. Чем труднее ему давалось решение, тем спокойнее он выглядел.
Внезапно он вспомнил об одной немаловажной части обычая — возможности обвиняемого объясниться — и поднял на узника глаза:
— Обстоятельства дела изложены верно?
— Да, монсеньор.
— Вы хотели выйти за пределы крепости?
— Да, монсеньор.
Эммануэль снова погрузился в молчание: «За попытку — двадцать плетей. Но порка ничего не изменит. Он будет пытаться снова и снова. За полтора месяца это уже третий раз. Ему надо десять раз по двадцать. А если он пересечет мост, то по тридцать...»
— Хорошо. Двадцать.
* * *
Когда вечером того же дня Олега привели на ежедневную аудиенцию, его вид был не столь ужасающим, как в прошлый раз. Ему дали поспать несколько часов и переодеться.
Повязки на запястьях не кровоточили. Он твердо держался на ногах, но было видно, как его лихорадит.
До этого дня никто и никогда не видел Эммануэля раздраженным. Он ни на кого не повышал голос и независимо от обстоятельств всегда был невозмутим и спокоен. В тот вечер, однако, любой мог заметить, что сеньор сдерживается с трудом. В его голосе звенели металлические нотки:
— Я отдал приказ следить за вами и не позволять вам подходить к воротам ближе, чем на двадцать метров.
Олег молча смотрел на своего тюремщика блестящими от жара глазами.
— Вам не удастся выйти за ворота. Вы добьетесь только еще одной порки плетьми.
— Возможно.
— Вы решили к концу года дойти до сотни?
— У меня нет такой цели,— голос Олега звучал приглушенно.
Он отступил на несколько шагов назад, желая прислониться к стене, но резко отпрянул — прикосновение вызвало резкую боль в израненной спине.
Несколько секунд Эммануэль молча смотрел на него: «Он и в самом деле способен на убийство. В нем есть что-то безумное».
— У меня отличные карцеры, Олег. Два метра на два, немного соломы на полу и графин с водой — вся обстановка; ни шума, ни мешающего спать света. Что, если однажды я буду вынужден запереть вас там вместе с вашим единственным спутником — браслетом? Хотите стать похожим на крысу, полежать рядом с собственными испражнениями? Вы этого добиваетесь?
— Нет,— узник прикрыл глаза.
— Я не знаю, для чего вы пытаетесь сбежать и с кем ищете встречи, но хочу вас спросить: это стоит таких мучений?
— Я не мучаюсь.
— Черт бы вас побрал! — процедил сквозь зубы Эммануэль.— Присаживайтесь и, ради бога, замолчите!
* * *
Де Лувар запретил юноше приближаться не только к воротам, но и вообще к крепостным стенам. Кроме того, отдал стражникам приказ не спускать глаз с Проклятого и хватать при малейшем подозрительном движении.
Олег пролежал в лихорадочном бреду несколько дней и никак не прокомментировал распоряжения Эммануэля. На этот раз силы возвращались к нему очень медленно. За несколько недель он ни разу не улыбнулся.
— Он снова попытается, вот увидите,— Сальвиус был мрачен.— Ему что-то очень нужно там снаружи, и он не откажется от своих намерений.
Эммануэль был с ним полностью согласен:
— Ты прав, но я не могу запереть его в карцере.
— Олег в бреду опять бормотал о каком-то Дарсьере и спрашивал, жив ли Флоримон. Вы знаете, кто эти люди?
— Нет. Мне он о них ничего не рассказывал. Проклятый еще что-нибудь говорил?
— Ничего существенного... Все очень сбивчиво и путано. Говорил о деревьях. И еще... Похоже, наш гость чего-то очень боится.