А когда наконец явился главный судья со своим законником, Сьюзен чуть не арестовали за то, что она повысила на них голос. Они задали множество вопросов, но, судя по всему, считали, что миссис Баттеруорт сама во всем виновата, потому что держала кабак, в котором творились бесчинства. А законник вообще был на стороне пуритан.
— Мы должны установить, до какой степени нападение было спровоцировано, — заявил он.
Именно тогда Сьюзен повысила голос и так раскричалась, что главный судья пригрозил ей колодками и хорошей поркой. Их претензии рассматриваются, сказал он, хотя они ни в коей мере этого не заслуживают, учитывая репутацию их заведения. А между тем, добавил законник, они не должны ничего предпринимать. Пусть они занимаются своим делом и не нарываются на неприятности. И им следует посещать церковь.
— Церковь? — повторила Сьюзен. — Где проповедует этот сумасшедший?
— Если вы не будете туда ходить, то лишь подольете масла в огонь.
Сьюзен тяжело задышала, но главный судья не дал ей заговорить:
— Довольно. Наше дело закончено. Я сожалею о том, что случилось, и желаю вашей хозяйке скорейшего выздоровления. Но ее вызывали на несколько заседаний суда присяжных в Корт Лит. Не очень-то она старается блюсти закон.
Лицо Сьюзен вспыхнуло, но когда она наконец заговорила, голос у нее был тихий и ровный.
— Означает ли это, что мы не можем открыть трактир? — спросила она.
Впервые за все время главный судья почувствовал себя неловко.
— Будет лучше оставить все как есть, — ответил он, — пока не поправится ваша хозяйка. Все должно уладиться после Рождества.
Сьюзен утратила дар речи. После Рождества!
— Вы можете нас проводить, — сказал законник.
Сьюзен не оставалось ничего иного, как присесть в реверансе и проводить их до дверей. Когда она вернулась на кухню, то тяжело опустилась на стул и с минуту посидела у стола, сгорбившись в отчаянии.
— Ну что же, все ясно, — констатировала она. — Мы можем начинать распродавать имущество.
На следующий день Мари сказала Саймону, что они идут в церковь.
— Зачем? — спросил он, недоумевая.
Разве сегодня воскресенье? Но он же не слышал колокольного звона. Мать велела ему не задавать вопросов и одеваться.
Время близилось к вечеру, и на красноватом небе уже летали скворцы. Когда мать с сыном приблизились к церкви, Саймон услышал, как поет хор. Когда пение прекратилось, они тихонько вошли и проскользнули к скамье.
Регент стоял у кафедры, что-то объясняя мальчикам, потом взмахнул рукой.
— На сегодня достаточно, — сказал он. — Расходитесь.
Саймон вжался в спинку скамьи, когда хористы беспорядочной толпой удалились из церкви. Мать потянула его за рукав, он поднялся и последовал за ней в переднюю часть церкви. Теперь, в отсутствие прихожан, она казалась иной: крыша была высокая, до самого неба, и скрыта в тени. Он вытянул шею, ища наверху каменных ангелов, в то время как мать заговорила с регентом.
— Спеть для меня? — переспросил он. — Зачем?
— Вы послушаете, как он поет! — просила мать.
Саймон ничего не понимал. Ведь мать сказала, что у миссис Баттеруорт он не должен петь.
— Это не театр, миссис, — объяснил хормейстер, захлопывая псалтирь.
Он шагнул с кафедры в их сторону. Мать Саймона комкала в руках край своей юбки.
— Вы только послушайте, как он поет! — умоляла она тихим голосом, но регент отвернулся.
— На сегодня занятия с хором закончены, — отрезал он.
— Пусть мальчик споет, — послышался из нефа голос, от которого Саймон вздрогнул.
Это был настоятель, который выступил вперед из тени. Его голос отдавался в голове Саймона каким-то странным эхом.
— Мы здесь не прослушиваем, — возразил регент.
— Ведь вы регент, не так ли? — спросил настоятель.
Саймон во все глаза смотрел на него. Настоятель приподнял свою шляпу, и под ней обнаружилась маленькая черная шапочка, из-под которой видны были серебристые волосы. Его глаза блестели каким-то странным блеском. За ним виднелась тень — и его собственная, образовавшаяся при свете свечи, и тень от чего-то еще, чуть в стороне.
— Я не знаю, зачем вы здесь, миссис, — сказал регент. — Не знаю, что вы слышали, но в хоре нет вакансий, и мы больше никого не прослушиваем.
— Вы думаете, что достигли совершенства? — спросил настоятель и сделал еще несколько шагов вперед, пока не очутился перед камнем, на котором был вырезан ангел. — Я только что слышал самое скверное пение в своей жизни. Может быть, вам следует начать все сначала с новыми хористами.
Когда настоятель говорил, его слова эхом отдавали в голове Саймона, и казалось, что говорят два человека. Впрочем, быть может, это всего лишь эхо в самой церкви. Тень слева от настоятеля добралась до Камня ангела, и он вдруг засиял сердитым светом. Одновременно Саймон услышал, как заиграла музыка. Он взглянул наверх, и ему показалось, что каменные ангелы наклонились к нему со своими инструментами.
Регент вздохнул.
— Что будет петь мальчик? — спросил он.
Саймон раскачивался в такт ангельской музыке.
— Саймон! — одернула его мать. — Он споет Agnus Dei.
Регент подошел к органу. Но в мозгу Саймона возникла другая мелодия, и не успел регент заиграть, как мальчик начал петь.
Над ней белоснежная роза цветет;
Над ним — темно-красный шиповник.
Это была песня, которую его мать часто пела в таверне, и когда он запел, все ангелы подхватили мелодию, и голос Саймона устремился вверх, навстречу звукам, которые издавали их инструменты:
Кусты разрослись и ветвями сплелись…
— Саймон, — умоляла мать, и в голосе ее слышалось отчаяние, но тут настоятель поднял руку.
— Довольно, — сказал он.
Регент поднялся из-за органа.
— Где он научился так петь? — осведомился он.
— Он не учился, — ответила мать Саймона.
— Но как же он запоминает мелодию?
— Он ее чувствует.
— Погодите минутку, — сказал регент. Он вернулся к органу, нажал на педаль и сыграл ноту.
— Спой ее, — велел он Саймону.
Саймон не слушал. Он ждал, когда снова заиграют ангелы, но мать тронула его за плечо, и он услышал эту ноту. Он в точности воспроизвел резкий звук, чувствуя, как он отдается у него в груди.
— Саймон! — сказала мать и пропела ему эту ноту; тогда он понял и повторил звучание.
Регент начал наигрывать сначала простенькие фразы, затем более сложные. Саймон почувствовал, что орган поет ему, и начал отвечать инструменту, а потом они запели вместе, словно это была игра. Ноты забирались все выше и выше, и голос Саймона следовал за ними, возносясь к сводам церкви.