Гюрзэн на то ничего не ответил и занялся кофе, но позже, когда дальняя колоннада стала отбрасывать длинные контрастные тени, он решил высказаться еще раз:
— Если вы отдадите предпочтение кому-то другому, это не обрадует Бондиле. Он не из тех, кто мирится с поражением.
Мадлен рассмеялась, но смех ее был печальным.
— В романтических устремлениях Бондиле нет личностной нотки. Я сама не интересую его, я нужна ему лишь как женщина, чтобы не испытывать неудобств. Там, где нет страсти, нет и почвы для ревности.
— Не сбрасывайте его так легко со счетов, — не отступался монах. — Он жаден, а значит — опасен.
— Ладно, — сказала Мадлен и, встав со стула, огладила платье, — если у меня появится кавалер, я буду соблюдать осторожность, а пока постараюсь держать профессора на расстоянии. — Она поморщилась, вспомнив об инциденте в маленьком зале старинного храма.
— Вот и прекрасно, — улыбнулся Гюрзэн, закрывая рабочий блокнот. — Полагаю, на сегодня достаточно. Время вечерних молитв.
— Да, — кивнула Мадлен. — Мне тоже пора отдохнуть. Правда… — Она осеклась и умолкла.
— Что-то не так? — спросил участливо копт.
— Нет, все в порядке. Я просто забыла, что нынешним вечером ко мне обещал заглянуть доктор Фальке. — Она подошла к секретеру, побарабанила пальцами по полировке, потом подергала дверцу. Неужели кто-то подбирается к ее записям? Но зачем? — Я послала ему записку с сообщением, что в текстах, какие мы успели перевести, пока что не обнаружилось ничего, относящегося к медицине, но он все же попросил разрешения их просмотреть. Он приедет, как только закончит прием больных. Где-то к восьми, я полагаю.
— Доктор Фальке, — повторил Гюрзэн. — Вы виделись с ним в последнее время?
— Последний раз — две недели назад, — ответила Мадлен с деланным безразличием, надеясь, что голос ее не выдаст.
— А Бондиле знает об этих визитах?
— Понятия не имею. Наверное, да. — Она внимательно оглядела импровизированный кабинет, словно вопрос монаха относился к его убранству. — В столь маленькой европейской общине, как наша, все знают все обо всех, и ни для кого не секрет, что доктор Фальке иногда меня навещает.
— Да, конечно, — пробормотал брат Гюрзэн, потом жестом благословил собеседницу и, не сказав больше ни слова, прикрыл за собой дверь.
Мадлен вернулась к столу и снова уткнулась в рисунки, но сосредоточиться на них не смогла. Сознание, что за ней следят, особенно в собственном доме, отравляло ей душу. Это так отвратительно — обдумывать каждое свое слово, каждый свой жест, вечно быть начеку. Она вдоволь этого нахлебалась в ужасные дни революции, пока Сен-Жермен тайком не вывез ее в Верону. Их жизни дважды висели на волоске, и оба раза причиной тому было предательство слуг. С тех пор прошло более тридцати лет, но у нее до сих пор холодело в груди при одном лишь воспоминании об этом бегстве.
— Мадам, — произнес Реннет, появляясь в дверях.
Мадлен обернулась и только тут поняла, что наступил вечер.
— Прикажете зажечь лампы? — бесстрастно спросил слуга, словно в том, что его госпожа сидит в темноте, не было ничего необычного.
— Да, пожалуй. — Она изобразила зевок. — Я, должно быть, заснула.
— Мадам слишком много работает, — сказал Реннет, доставая из рукава кремень и огниво. Мадлен поначалу пыталась уговорить его пользоваться спичками, но скоро сдалась.
Возясь с лампами, Реннет произнес:
— Приехал господин Фальке. Он сейчас на конюшне. Куда прикажете его проводить?
Вопрос ее удивил. Значит, Фальке уже здесь? И она, не задумываясь, сказала:
— Проводите сюда и, пожалуйста, позаботьтесь, чтобы гостю был подан ликер.
Мадлен дотронулась до волос в надежде, что те не слишком растрепаны. Великое неудобство — не знать, как ты выглядишь, подумалось ей. Приходится полагаться на осязание и на внимательность слуг. Спросить бы Реннета, что там с прической, но он оскорбится. Звать Ласку поздно. Когда зажглась последняя лампа, Мадлен смирилась с мыслью, что ей придется встречать Фальке в том виде, что есть.
Из коридора донеслись шаги, и через секунду Реннет объявил о приходе гостя.
— Я не помешал? — спросил вежливо немец.
— Напротив, — сказала Мадлен, которой наконец удалось взять себя в руки. — Мне в любом случае нужен был повод, чтобы прервать работу. — Она отошла от стола. — Я подумала, что вы, скорее всего, предпочтете переговорить здесь, где мы заодно сможем просмотреть последние переводы. — Взгляд ее обратился к Реннету. — Ликер для гостя, будьте любезны. — Последовал поворот к визитеру. — Не возражаете?
— Ни в коей мере, — ответил Фальке с улыбкой.
«Что он творит!» — ужаснулась Мадлен. Эти лучики в углах глаз, эти ямочки на щеках сводили с ума, лишали защиты.
— Реннет, вы еще здесь?
— Как будет угодно мадам, — помедлив, ответил слуга и вышел.
— Он не привык к европейским обычаям, — пояснила Мадлен с деланным хохотком. — Считает, что мне не следует беседовать с вами наедине. — В Европе немало людей разделили бы точку зрения мусульманина, и она это знала, как знал и тот, кто стоял сейчас перед ней.
— Вы не хотите послать за?.. — осторожно поинтересовался гость, но не успел договорить, так как его перебили.
— Нет уж, благодарю вас. Вы достаточно джентльмен, чтобы не выходить за рамки приличия. — Мадлен опять хохотнула. — К тому же это мой дом, и, случись что, мои слуги мигом вас урезонят.
— Не сомневаюсь, — сказал Фальке, подходя ближе. — Что вы сейчас изучаете?
— Рисунки и надписи фриза. Вот копия. — Она сняла с полки лампу и поднесла к столу.
Фигурки в мягких отблесках пламени казались почти живыми. Фальке был очарован.
— Вы разобрались с подписями, мадам? Что в них говорится?
Мадлен покачала головой.
— Не совсем, — честно призналась она. — Возможно, это рассказ о том, как изготовляют папирус. А здесь, судя по всему, показывается, как разделывать дичь. А вот эти рисунки, возможно, имеют какое-то отношение к лечению ран. — Она указала на другую часть свитка. — Вы сами видите: у одного египтянина окровавлена рука, у другого сломана нога, а ниже рука уже забинтована и на ногу наложена шина.
— Отлично, просто превосходно, — произнес Фальке с заинтересованным видом. — Надо же, как любопытно. — Он склонился над свитком и словно бы невзначай коснулся руки Мадлен. Но не сделал попытки ни отстраниться, ни извиниться. — Как вы думаете, вам удастся найти еще что-то подобное?
— Кто знает? — произнесла Мадлен, наслаждаясь его близостью. О, как же давно у нее не было настоящей любовной связи! Почти двадцать лет! Те, кого она посещала в ночных сновидениях, никак не могли сравниться с этим спокойным, уверенным в себе человеком, обладавшим к тому же чарующей, неотразимой улыбкой. Мадлен подавила невольный вздох и вдруг поняла, что от нее ждут ответа. — Стены храма просто усыпаны древними текстами, нам их и в несколько месяцев не разобрать. Впрочем, раскопки должны продлиться еще по крайней мере два года. За этот срок мы, вероятно, обнаружим такие ценности, что никому и не снились. Они, я уверена, всех нас безмерно обогатят.