– Мне очень лестно, дорогой друг. Ну что ж, я вас слушаю, – сказал Руссо, откидывая со лба одинокую прядь.

Шудлер начал излагать суть дела.

– Постойте, постойте, – прервал его министр. – Имеет ли право опекун на основе своих полномочий выступить с подобным требованием? Вы уже навели нужные справки по этому поводу?

– Да. Такое ходатайство приравнивается к ходатайству об учреждении опеки…

– Ах так! Прекрасно, прекрасно. Продолжайте.

Вся беседа протекала в том же духе. Руссо, ссылаясь на далекие воспоминания из своей адвокатской практики, выдвигал время от времени какое-нибудь возражение, а Шудлер отвечал, в точности повторяя все то, что ему говорил Розенберг, в свою очередь черпавший сведения в трудах Даллоза.

– Должен сказать, дорогой мой, – заметил в конце концов Руссо, – что вас, видно, хорошо проконсультировали и вооружили. Я не вижу в вашей позиции ни одного слабого пункта.

– О, если вы так говорите, я вполне спокоен. Я очень, очень рад, что приехал к вам, – сказал Ноэль с таким видом, словно Руссо и в самом деле дал ему важный совет. – Повторяю, я обратился к вам не как к другу, а как к юристу. И ваш гонорар…

– Что вы, что вы, никогда в жизни! – запротестовал Руссо.

– Нет, нет, мой дорогой, я решительно на этом настаиваю. Мне, без сомнения, придется еще потревожить вас, когда дело перейдет в суд. Я кладу в банк двадцать тысяч франков на ваше имя, и вы можете получить их когда угодно…

В эту минуту министр яснее понял, какой именно услуги ждал от него Шудлер.

– Вы необыкновенно любезны, – произнес он. – В таком случае держите меня в курсе дела. Насколько я понимаю, тут затронуты весьма серьезные интересы, и, по-видимому, не только денежные, так что предупредите меня, когда дело будет назначено к слушанию, и сообщите фамилию судьи. Я позвоню ему по телефону. Не сомневаюсь, что все устроится наилучшим образом… А как себя чувствует наш друг Лашом? – прибавил Руссо уже совсем иным тоном, давая этим понять собеседнику, что его дело в шляпе.

– Он здоров. И весьма преуспевает.

– Я в этом не сомневался. Знаете, я ему настойчиво советовал начать сотрудничать с вами. Я почувствовал, что это необходимо для его дальнейшей карьеры. Но должен заметить, что подготовил Симона к этой деятельности я, и, надо признаться, подготовил неплохо… Он был ко мне очень привязан.

– Он и сейчас к вам очень привязан, – вставил Ноэль.

– Я в этом уверен, – откликнулся Руссо. – Да, кстати… Вы, конечно, не занимаетесь столь мелкими вопросами, но он-то, наверное, ими занимается. Дело в том, что у вас в «Эко» есть один карикатурист, я бы сказал, чересчур уж свирепый. Что и говорить, ростом я не вышел, но нельзя же все-таки изображать меня в виде таксы!

Возвратившись в газету, Ноэль направился прямо в кабинет Симона и горячо пожал ему обе руки. На губах гиганта играла радостная, молодая улыбка.

– Милый Симон, – воскликнул он, – все мои батареи готовы к бою! А теперь – огонь… Огонь по Моблану… Да, пока я буду занят этим делом, дайте указание, чтобы Руссо на карикатурах выглядел несколько посолиднее. Пусть его изображают не в виде таксы, а в виде… ну, хотя бы левретки!

8

Женщина, которой отдали близнецов, занималась тем, что воспитывала незаконнорожденных детей крупных буржуа. Сильвена выбрала ее потому, что у той были хорошие рекомендации. Актриса не стала торговаться и хорошо платила за содержание детей. Однако перемена режима пагубно отразилась на одном из младенцев – мальчике; по непонятной причине он стал хиреть и спустя месяц умер.

Сильвене сообщили об этом в самое неподходящее время; она и без того опаздывала на репетицию в декорациях, и ее новый любовник, высокий смуглый молодой человек, игравший в одной пьесе с Сильвеной, уже торопил ее.

Она нацарапала письмецо Люлю, чтобы отправить его пневматической почтой.

«Это нередко случается с близнецами, – писала Сильвена. И продолжала: – Я подавлена горем. Я не сознаю, что делаю. Не сознаю, что говорю. Я еду на репетицию, как автомат».

Она подумала: «Он сочтет необходимым явиться вечером, чтобы утешить меня. Какая досада!»

Ведь ей удалось все так устроить, чтобы не видеть его двое суток; уже обо всем условились. И Сильвена поспешила добавить несколько слов: «Репетиция продлится весь вечер и всю ночь. Это ужасно!»

– Да-да, я совсем готова, милый, иду! – крикнула она своему любовнику.

Взглянув на озабоченное лицо Сильвены, тот спросил:

– Что-нибудь случилось?

– О, пустяки! Небольшие неприятности.

Про себя она подумала: «Да, надо ведь еще известить и Фернанду. От нее так просто не отделаешься».

После репетиции Сильвена поехала в магазин трикотажных изделий. По дороге купила букет цветов.

Фернанда жила в комнате позади магазина. Она была занята приготовлением обеда.

Целых полчаса несчастная судорожно рыдала.

– Вот, вот, – стонала она. – Господь Бог начинает меня карать. Я хочу взять девочку к себе, я хочу ее взять! А то ее там тоже уморят! Ведь она – частица моего существа, тебе этого не понять.

– Да нет же, голубушка, я отлично понимаю, – раз двадцать повторила Сильвена. – Ты же знаешь, я люблю их так, будто это мои собственные дети.

– А когда похороны? – спросила Фернанда.

– Послезавтра утром.

– Как ты туда поедешь?

– Должно быть, в автомобиле, вместе с Люлю.

– Значит… В каком часу мне надо быть у тебя?

– Нет-нет, голубушка, – поспешно возразила Сильвена. – Лучше тебе поехать туда отдельно от меня. Когда человек в горе, он не помнит, что говорит. Согласись сама, было бы ужасно глупо, если бы ты допустила оплошность, что-нибудь ляпнула…

Она достала из сумочки стофранковую кредитку.

– Вот… возьмешь такси.

Фернанда оттолкнула ее руку.

– Бери, бери, – настаивала Сильвена. – И не покупай цветы, я займусь этим сама. Как поздно! Мне очень грустно, но надо идти. Ты должна признать, что я немало забочусь о тебе.

– Спасибо, спасибо, ты очень добра, – пробормотала Фернанда.

Сильвена подняла лисий воротник на своем жакете и проговорила тоном, каким говорят с детьми, когда хотят их успокоить:

– А потом ты придешь на мою генеральную репетицию, а потом я стану направлять к тебе покупательниц, чтобы немного оживить твою торговлю, а потом, сама увидишь, все будет хорошо.

– О, когда речь идет о смерти, тут уж, знаешь, ничего хорошего быть не может, – возразила Фернанда, и по ее щекам заструились слезы. – Да, совсем забыла… Ведь я собиралась тебе рассказать… Сюда приходил какой-то тип, он задавал кучу вопросов – обо мне, о тебе: давно ли мы знакомы да в каком месяце мы уехали на юг…