Солдат, недолго думая, оставляет целый термос со вторым блюдом, взваливает пробитый на плечо и затыкает дырку пальцем. Почему не шапкой, мне не понять, но суп он сохранил и доставил по назначению. Палец при этом сжег почти до кости, а второй термос, пока он ходил, успел кто-то украсть. Тем не менее я лично выписал представление на медаль за помощь товарищам в трудных условиях. Вот я был прав или нет?
Арам тяжко задумался, а я вдруг понял, что по ходу рассказа непринужденно перешел на армейско-русский язык для лучшей доходчивости. Давно со мной такого не случалось. Когда я вернулся домой после войны, мать всерьез подозревала тяжкие последствия контузии для моего здоровья. Я стал очень молчалив и лаконичен. Просто я, перед тем как что-то сказать, сначала проговаривал фразу мысленно. Ну не принято у нас было дома по поводу и без повода ругаться. Потом понемногу отвык, но хранится, оказывается, в памяти. Никуда не дел ось.
Мат на войне (а в армии и в мирное время) — это абсолютно нормальное явление. Все так говорят, и никто не замечает. Мат — это передача информации в одном или двух-трех словах. Четко, внятно и очень эмоционально. Радость, горе, боль, любовь, отчаяние, голод, изумление, ненависть и еще много разного выражаются одинаково, и разница только в контексте. Можно отдавать приказы матом, раздавать благодарность или стыдить, идти в атаку и передавать секретные данные. Не доросло еще человечество до литературных произведений, где правильно передается боевая обстановка. Причем я больше чем уверен, что и языческие князья, и правоверные каганы одинаково употребляли схожие выражения в свое время.
Не кричал я никогда: «За Веру и Отечество!» Тем более не славил Окаянного, когда выскакивали из окопа в атаку. На самом деле это звучало приблизительно так: «Встать… Ты… собрался жить вечно? Да я… тебя… Вперед….!»
В этот ответственный момент нас навестили пограничники. Сначала наши, но они сразу поняли, что мы не шпиёны, и, бегло взглянув на паспорта и визы, удалились. По этому поводу мы выпили еще, а потом еще. Когда пришли немцы, их взглядам должно было предстать любопытное зрелище.
В купе было накурено так, что завесу можно было запросто принять за густой туман. Возле стола, заставленного пустыми тарелками и бутылками, сидели два изрядно пьяных типа, принципиально не желающих понимать немецкого языка и требующих обращаться к ним на единственном человеческом языке — русском. При этом один из них был в строгом костюме, застегнутом на все пуговицы, а второй — в расстегнутой до пупа рубахе, и на теле хорошо знакомая многим татуировка. Старший уж точно понял — он про гвардейские корпуса и добровольческие бригады должен был слышать. Так что когда я, утверждая, что немецкого не знаю, назвал его разными словами, из которых самым безобидным было гяур, [26] у него аж морда перекосилась.
Положение спасла проводница, без разрешения полезшая ко мне в карман куртки и предъявившая все необходимые документы. При этом из бумажника вывалилась фотография, и немец, немедленно бросившийся на нее как собака на кость, еще и побледнел.
При вручении мне премии за журналистские достижения я набрался нахальства и попросил Салимова сфотографироваться вместе. Настроение у того было хорошее, и он согласился. Так что человек с очень узнаваемым лицом стоял чуть ли не в обнимку со скандальным пассажиром на фоне стола, заставленного по-восточному богатым угощением, и ласково улыбался зрителям. Наглость — второе счастье. Сейчас это вышло совершенно случайно, но бывают случаи, когда я это проделываю специально. Очень помогает в общении с чинушами. Так что немцы даже забыли про проверку чемоданов и, шлепнув штампик, скромно удалились.
Было очень обидно, что до драки не дошло, и по этому поводу мы еще раз выпили. Потом Арам сказал: «Надо поспать» — и прямо сидя выключился, а я прислонил его к стенке, во избежание падения лицом вперед и продырявливания клювом стола, и отправился к себе. Там с гнусным пьяным хихиканьем извлек из сумки портативную печатную машинку, без которой никуда не езжу (мой замечательный корявый почерк только я и способен разобрать), вставил бумагу и начал создавать обещанный крымскому хану сценарий про непотопляемого русского разведчика в Лондоне. Такое он мне поставил условие, практически без сопротивления согласившись на все требования по поводу контракта для Насти.
Как пишутся сценарии для кино, я не имел представления и поэтому регулярно вставлял ремарки: «Крупным планом показана голая задница красавицы» или «По его суровому лицу скатилась скупая слеза». Саклавитский разведчик, через слово поминающий Аллаха, с классическим именем Креслав [27] и не менее классической русской фамилией Варшавер, крутился в казино, аристократических домах и помогал обездоленным английским сироткам. При этом он легко разбрасывался пачками фунтов стерлингов (здесь не иначе подтвердилась новомодная теория про подсознательные желания: денег на заграничные вояжи русским в Государственном банке меняли в обрез), укладывал в постель всех англичанок подряд, а они были красавицы как на подбор (видел я их в натуре на Ближнем Востоке — грымзы, мымры и воблы), и регулярно бегал по крышам, воруя секретные документы из сейфа премьер-министра при помощи очередной влюбленной секретарши.
Утром я посмотрел на количество исписанных листов и слегка испугался своему трудолюбию. Хвала Аллаху, на последней странице от руки было размашисто написано «конец», хотя я абсолютно не помнил, чем все кончилось, и перечитывать, что я там наваял в помутненном сознании, не тянуло. Так и решил — отправлю как есть.
Навстречу, к поезду, быстро шла девушка. В мельтешащей и перекликающейся толпе приезжих-встречающих глаза сразу зацепились за дивное видение. В новомодном брючном костюме, сверху нечто смахивающее на летную кожаную куртку, подбитую мехом, и с распирающей белую блузку с незастегнутой верхней пуговицей грудью. Очень современная короткая прическа иссиня-черных волос, когда с одной стороны длиннее, с другой короче и косая челка падает на карие глаза, отчего ее нужно регулярно сдувать или убирать изящным жестом. Пухлые губы и вздернутый носик. Двигалась она не женской семенящей походкой, а размашистым шагом, при этом плавно и грациозно. Как это получается — мне не объяснить. Вот кошки так двигаются. Красиво и, при необходимости, стремительно.
Вроде по отдельности ничего особенного, но все вместе заставляет автоматически повернуть голову вслед небесному созданию и уставиться в то место, что ниже тонкой талии. Очень-очень хорошо смотрится, плотно обтянутое тканью брюк. Я даже на мгновение забыл про головную боль, чуть не пустив слюну, но она про меня не забыла, немедленно напомнив стальным обручем, охватывающим мой несчастный череп. Жуткий инквизитор опять принялся старательно закручивать орудие пытки, и я, вручая чаевые носильщику, загрузившему чемоданы в такси, возмечтал о кровати.
— Вот, — вручая водителю заранее приготовленную бумажку с адресом, говорю.
— Рюсский? Я ньемного знаю язик, быль в плену почти год. Научилься, — решил он меня обрадовать.