* * *
Рейды полка по поиску противника становились все дальше, и уже практически все правобережье Вислы было очищено от мятежников. В средствах при этом не стеснялись. Горели польские села и на левом берегу реки. Отдельные группки мятежников еще бегали, скрываясь от армии, но организованное сопротивление полностью прекратилось. Любая деревня, в которой оказывалось сопротивление или находили оружие, сжигалась дотла. Тысячи людей бежали к Варшаве и пытались переправляться через реку. Ходили слухи, что попытки прорваться за границу тоже были неоднократно, но таких беглецов отлавливала иррегулярная конница. Теперь все польские земли были забиты ногайцами, татарами, башкирами и отрядами, прибывающими из Вольных областей. Эти могли учинить все, что угодно. И убивали, и грабили, и в рабство угоняли. Католических священников казнили всех, без разбору. Командование на это смотрело сквозь пальцы, предпочитая свалить грязную работу на вспомогательные части.
Регулярные войска между тем взяли Познань после тяжелого боя и, разъяренные упорным сопротивлением, устроили настоящую бойню на улицах. Газеты о таких вещах не сообщали, но в армии об этом знали все: уцелевших горожан (а их осталось немного, и всех взрослых мужчин расстреливали) выгнали из домов и погнали на Восток. Передавали, что Каган сказал: «С каждым поступают согласно его поведению. Точно так, как они заслуживают. С просвещенными народами гуманно, с убивающими невинное население ублюдками, понимающими только силу, — соответственно».
Правда это или очередная байка, никто не знал точно, но все были убеждены в полной свободе рук и что уже существует негласное разрешение на полное выселение католиков. Скоро должно было дойти дело и до Варшавы. Ее уже блокировали и готовились к штурму. Только их полк все мотался по всему краю, продолжая наводить порядок, и было впечатление, что начальство про них забыло. Основная работа была давно выполнена, а отдельных дураков ловить — не регулярной кавалерии забота.
Из чахлой рощицы возле дороги неожиданно раздались два выстрела. Сержант Платов, из однодворцев — одно название, что тоже помещики, — схватился за плечо и рухнул с коня. Строй мгновенно развернулся и с привычным: «Алла!» — рванулся в атаку.
Лесьер скакал впереди, тоже крича и подняв руку с саблей. Не в первый раз они сталкивались с такими нападениями. Он уже был опытный боец и не терял головы в критический момент. Прекрасно помнил, что надо пригнуться пониже к шее лошади, чтобы прицелиться было сложнее.
Всадники вломились на опушку, и один из стрелявших оказался прямо у Лесьера на пути. Он судорожно пытался перезарядить мушкет и в последний момент поднял голову, встречая несущуюся на него смерть. Взгляд был полон ненависти. Лесьер ударил на скаку, и неудачно. Клинок вошел в плечо и чуть не вывернулся из ладони, встретив кость. Поляк молча упал. Темиров натянул поводья, останавливая разгорячившегося Орлика, и осмотрелся.
Впереди, среди деревьев, мелькали тени драгун и мечущийся между стволами мятежник. Драгуны играли с ним, как кошки с мышью, не пытаясь быстро прекратить эту отвратительную забаву.
— Хватит! — крикнул Лесьер, услышав горн, созывающий всех назад. Бибикову не терпелось следовать дальше. — Кончайте его!
Один из драгун привстал в стременах и красивым движением ударил. Тело глупца рухнуло, пачкая землю кровью и дергая в агонии ногами.
«Надоело», — устало подумал Лесьер, разворачивая коня к дороге.
Он всю жизнь мечтал о красиво построенных военных порядках, развевающихся знаменах, подвигах и славе. Оказалось, что надо ловить разных недоумков, неспособных даже понять, что вдвоем на эскадрон не нападают. Бесконечно совершать переходы, не имея понятия зачем. Приказ. А что за ним стоит, тебе с твоим званием знать не положено. Постоянно спать на голой земле и жрать хрен знает что. И приказывать вешать мятежников на глазах у женщин и детей, ненавидящих тебя и убивших бы любого русского, если бы только смогли.
Вот это и есть война. Грязная, кровавая, с пустым желудком, измученным скачкой конем и страшными ранами. С холерой и дизентерией. С потертыми ногами и отбитым задом. Больше всего пугала возможность остаться инвалидом. Лучше уж сразу погибнуть, чем остаться без руки или ноги. Нищенство ему, хвала Аллаху, не грозило — все-таки старший сын и наследник, но радости в такой жизни было мало. Сам себе он дал зарок — если останется жив, обязательно будет помогать таким несчастным людям.
Не радовало даже повышение. Бибиков дождался своего звездного часа и сменил в должности командира полка. Полковник по собственной глупости умудрился не получить честного, приличествующего офицеру ранения, а в пьяном виде свалился в овраг и переломал ноги. Странно, что не шею. Лесьер теперь исполнял обязанности командира эскадрона, пока вновь не пришлют старшего по званию. Бибиков намекнул, что вряд ли, и если справится, потом получит повышение. На войне люди в чинах растут изрядно быстрее. В эскадроне не хватало почти трети солдат. Потери росли, были и больные, а пополнения не было, и нормального врача тоже. Хотелось уже отдохнуть и спокойно залезть под бок к Наталье, а не месить грязь по проселочным дорогам.
Когда эскадрон, уже предвкушая отдых, въехал в деревню, Лесьер сразу услышал странные крики. Он пришпорил Орлика, и колонна драгун помчалась за ним следом. На площадь перед церковью согнали всех жителей. Бабы истошно голосили, но вырваться из круга никто не пытался. Вокруг них, охватывая цепочкой, крутились на маленьких лохматых лошадках татары. Время от времени они лупили нагайками подвернувшихся под руку и довольно похохатывали. Всех мужчин извлекали из толпы и пинками сгоняли отдельно.
Перед толпой стояло несколько вооруженных мужчин, ничем не отличающихся ни по внешнему виду, ни по одежде от деревенских. Тем не менее разница была понятна сразу. У пришельцев на кафтанах были нашиты хорошо различимые издалека красные звезды. Они внимательно рассматривали лица местных жителей.
— Что происходит? — спросил Лесьер у стоящего на ступеньках офицера с капитанскими погонами. — Я — лейтенант Темиров. Мы здесь квартируем.
— Темиш Каблуков, — отдавая честь, назвался тот. Маленький, худой, в старой потертой егерской форме, он вроде бы с равнодушным выражением лица молча наблюдал за происходящим. — Командую вот этими. — Он показал на иррегуляров и, прищурившись, что-то заорал по-татарски. Один из всадников обернулся и отъехал от толпы в сторону, криво усмехаясь. — Брата у него убили, — извиняющимся тоном пояснил капитан, — все ищет причину прицепиться и зарубить кого. А насчет этого, — он махнул рукой в сторону толпы, — так все согласно предписанию: «В местах, где крепостные убили помещика, провести разбирательство. Виновных в кровавых деяниях наказать военно-полевым судом, прочих отправить по этапу в Сибирь». — Он явно цитировал наизусть. — Сейчас их много собирают в Пулавы. Усадьбу видели? Вот местные и спалили. Шестнадцать душ загубили. Хозяина, двух жен и четверых детей. Остальных уже просто потому, что под руку подвернулись и правоверные, но двое и христиане были… Тоже слуги, а не паны какие. Может, и не были они хорошими хозяевами, но это деяние наказуемо по любым законам. И по христианским тоже.