Ангарцы же, опираясь на местные ресурсы, к середине лета выбили или уничтожили все шведские гарнизоны в центре восточной Карелии. Кроме того, в корельскую землю стали возвращаться не только бежавшие отсюда люди, но и приходить беженцы из западной Карелии, где усилилось давление на небольшую православную общину. После нескольких встреч и долгих разговоров с беженцами полковник твердо решил, что, наконец, настало время для более решительных действий. Для начала Смирнов послал группу разведки к крепости Нюслотт, стоящей в западнокорельских землях.
Нижегородчина, село Рославка, берег Волги
Июль 7153 (1645)
Крепкий широкоплечий мужик стоял у ворот чужого дома и не решался войти во двор. Одет он был, как и многие крестьяне того времени, в домотканую рубаху и порты. На ногах его были привычные глазу онучи и лапти, голову же украшала войлочная шапка. Он в нерешительности переминался с ноги на ногу, шептал что-то, поднимая лицо к небу, но сам открыть калитку так и не решался.
— Ладно тебе, Кузьма, входь! А то будешь тут ажно до Пасхи переминаться! — раздался зычный голос из-за ворот.
— Ты уж прости меня, Прохор, не со зла я тогда. Нечистый тогда попутал. — Мужик открыл калитку и вошел во двор. — Доброго здоровья тебе, и жене твоей, и детишкам дай Бог здоровья.
— И тебе тоже всех благ.
Хозяин, тоже косая сажень в плечах, был одет побогаче, чем гость. В позе его и в голосе чувствовалась та уверенность, которой явно недоставало гостю.
То, что хозяин не пригласил гостя войти в дом, уже говорило о пренебрежительном отношении Прохора к собеседнику. Но, видимо, их взаимоотношения были таковы, что хозяин мог себе такое позволить.
— Как Марфа твоя, поправились? — спросил Прохор гостя.
— С Божьей помощью. Уже ходит, — перекрестился Кузьма. — А у тебя все ли здоровы? Хозяйство-то, смотрю, растет потихоньку. — Опытный взгляд отметил вторую корову.
— Так я ж хмельного не пью. Вот у меня все в добро и идет, — усмехнулся Прохор.
Кузьма тяжело вздохнул:
— Ох, я теперь тоже не пью.
— Ой ли! А давно ли зарекся? — ерничал, посмеиваясь, собеседник. — Ты мне еще в артели это говорил. В ногах валялся, а потом что? Кто Федьку чуть бревном не зашиб? Нет, правильно я тебя выгнал, не будет от тебя толку. Коль голова пустая, руки твои золотые ей во вред только. А за прошлое ты сам себя наказал.
— Я теперь хмельного в рот не беру. Крест на том целовал. Нельзя мне, да и желанья нет уже.
Прохор понимал, что бывший его работник пришел по делу, но ждал, пока тот сам заведет разговор на эту тему. Пока шло традиционное переливание из пустого в порожнее.
— Ты же знаешь, я теперь при монастыре, а там отец Серафим всех в строгости держит. Дай ему Бог здоровья, кабы не он, меня бы уж в кандалы заковали.
Хозяин усмехнулся в широкую бороду:
— И почему такие руки такому дурню достались? Я тебе уже пять раз говорил, что подкупил он тогда приказных. Вот они драку и затеяли, а ты полез, на тебя же вину и спихнули. Так Серафим тебе платить должен, а теперь взял тебя на поруки, и работаешь у него задарма. Три пуда зерна дал, а пять в долг пишет. А то я Серафимку ентого не знаю!
— Ни в коем разе! — не соглашался собеседник. — Он сказал, как долг отработаю, сразу свободным стану. Крест на том целовал. Да и при монастыре работа всегда есть, голодать не буду.
— Ага, — не унимался Прохор, — поэтому и целовал, что ты с ним до конца жизни не расплатишься. А ежели и расплатишься, ко мне не ходи. Все равно к себе в артель не возьму.
Говоря это, он посмотрел на Кузьму, но тот отреагировал спокойно. Даже, наверное, слишком спокойно. Предположение о том, что старый приятель пришел просить денег на выкуп у монастыря под обещание потом отработать, похоже, себя не оправдало.
«Интересно, — подумал Прохор, — что это у Кузьки на уме нынче? Неужто и впрямь хмель бросил и поумнел вмиг?»
— Я к тебе, Прохор, по делу пришел, — взял, наконец, гость быка за рога.
— А ко мне без дела никто не ходит.
Кузьма проигнорировал явный сарказм этой фразы и продолжил:
— Ты Егорку, Семенова сына, помнишь?
— Это не тот ли Егорка, который тебе нос на ярмарке разбил?
— Ну, там мы квиты были, — махнул рукой гость. — Он мне в нос, я ему в ухо. Я не о том сейчас. Так вот, третьего дня я его видел.
— Как видел? — удивился Прохор, аж рот приоткрыл от неожиданности. — Мне Фрол говорил, что их всех куда-то угнали. Вроде даже басурманам продали. Зараз всю деревню. Только стариков немощных и оставили.
— Вот и я тоже сперва думал, что обознался, — продолжил Кузьма свой рассказ. — А он сам ко мне подходит и говорит: «Здрав будь, Кузьма-мастер». Я перекрестился — он не пропадает. Говорю ему: «А ну осени себя крестом. Вдруг ты нечистый?» Перекрестился он, значит, как положено, и не пропадает, стоит. Вот так прям как ты сейчас. Я его и спрашиваю: «Ты живой или дух бесплотный?» — «Живой, живее тебя буду», — отвечает, а сам смеется. И правда, морду отъел, не узнать. Говорю: «Дай тебя пощупаю, вдруг ты неживой?» — «Сейчас как дам в нос по старой памяти! Ишь, чего вздумал! Щупать! Я тебе чай не девка на сеновале, чтобы меня щупать». И как хлопнет меня по плечу, а рука-то у него тяжелая! Тут уж я и понял, что живой Егорка-то. Не мерещится мне, значит. Ну, разговорились, стало быть, про житье-бытье наше грешное. Их, оказывается, и вправду в дальние земли отправили. Думали, на погибель гонят, а оказывается, почти в рай попали… Живут люди там… — после некоторой паузы Кузьма махнул рукой куда-то в сторону, — на восходе, в землях дальних. Вот к ним их и везли. А те встретили их приветливо. Кормили хорошо, хворых лечили, сразу избы всем дали, земли сколько хочешь. Зерна на семена и на прокорм. Корову и лошадь, и все задарма. Одежонку справили. Вот, оказывается, как бывает!
— Ох! — поморщился Прохор. — Ты кому веришь? Егорка, верно, сбег по дороге да и пристал к разбойным людям. А теперь разным дурням, вроде тебя, рассказывает свои небылицы. А ты уши-то и развесил. Донести на него надо в тайный приказ. Там пусть разбираются.
— Я чай не дурнее других-то буду, — буркнул, обидевшись, Кузьма. — Тоже ему сперва не поверил. Где это такое видано, чтобы мужику просто так все давали. А он говорит, что не просто так. Потом платишь частью урожая да кой-какую работку исполняешь.
— Так оно и у нас также. Стоило к черту на кулички лезть, чтобы подати платить. — Любопытство внутри Прохора боролось с недоверием, и недоверие пока побеждало.
— Там подати меньше намного. И десятину они не платят, — возбужденно убеждал его Кузьма.
— Как не платят? А вера у них какая — басурманская?
— Вера у них наша, правильная, православная, и храм есть, и поп есть. Только попам там власти не дают.