– Убили! Господи, убили! – всплеснула руками зашедшая за угол бабка с плетеной корзинкой в руках. – Караул!
Заливисто заверещал милицейский свисток. По перрону к ним уже бежали, топая хромовыми сапогами. Марков все еще пытался остановить парню кровь, когда сзади ему сноровисто выкрутили руки и защелкнули наручники за спиной…
Маркова доставили в старое здание городской тюрьмы и, сняв наручники, втолкнули в обшарпанную одиночную камеру. Снаружи лязгнул засов. Оставшись наедине с самим собой, Марков усмехнулся очередному повороту в своей судьбе. Навряд ли можно было утверждать, что он испытал сильное потрясение. За свою жизнь он навидался и не такого! Скорее было жаль незадачливого налетчика. Будем надеяться, выживет. Ну а что до него самого – разберутся и отпустят. Он снял пиджак, вывернул его подкладкой наружу, кинул на нары в изголовье, улегся на скрипучие доски и почти тотчас уснул. Марков даже не услышал, как утром отпирали камеру. Открыл глаза только от возмущенно-удивленного окрика молоденького милиционера в синей гимнастерке, стоявшего прямо над ним:
– Арестованный, подъем!!!
Молодой человек в застегнутой на все пуговицы цветастой косоворотке и потертом, видавшем виды пиджаке представился следователем по уголовным делам. С ходу сообщил:
– Потерпевший ночью в больнице умер, – и испытующе поглядел на Маркова.
– Сожалею. Только потерпевший – это я, – невозмутимо уточнил Марков.
Начали с формальностей. Записывая данные задержанного, следователь переспросил:
– Происходите из дворян Симбирской губернии?
У Маркова, заполнившего за годы жизни при новом строе массу документов биографического характера, очередные вопросы на подобную тему уже начали вызывать дерзкую иронию. Даже не пытаясь ее скрыть, он ответил с явным вызовом:
– Да. Являюсь чуждым для трудового народа элементом. Как Ульянов-Ленин!
Следователь совершенно неожиданно оказался парнем юморным. Слегка усмехнувшись, ответил:
– Советская власть уничтожила сословия. Так что вам очень повезло. Поздравляю.
– Благодарю.
Надо отдать следователю должное – он действительно постарался разобраться в случившемся. Пожалуй, он поверил в рассказ Маркова. Так и заявил прямо, что непохож задержанный на грабителя и душегуба.
– Только вот что получается, Георгий Владимирович. Исходим из фактов: свидетелей нет. Это раз. Есть труп. Это два. Вас задержали… кх-кхе, как это пишут в криминальных романах – прямо над окровавленным телом. Это три. На рельсах рядом обнаружен нож. Установлено, что он является орудием убийства. Его вполне могли выкинуть вы. Это четыре. Как минимум. Что прикажете мне думать? И, самое главное, к каким выводам придет суд?
– Я вам рассказал все… – пожал плечами Марков.
Следствие закончилось быстро. В последний их разговор следователь сообщил Маркову:
– Убитый, прямо скажем, был личностью, известной в местной милиции. Две ходки за грабеж. Гоп-стоп! Так-то. Но вот наличие второго нападавшего ничем, кроме ваших слов, не подтверждается.
Марков сделал скептическую гримасу.
– На ноже вообще никаких отпечатков не обнаружено, – продолжал следователь. – Видимо, успел стереть… И при убитом никакого оружия не найдено. В общем, я напишу представление по делу в вашу пользу. А дальше – как решит суд.
И, перегнувшись через стол поближе к Маркову, спросил вдруг:
– Не для протокола. Как это у вас так ловко получилось отбиться?
– Я служил в команде пеших разведчиков в Великую войну.
Следователь откинулся на спинку венского стула и, смерив Маркова долгим взглядом, уважительно покачал головой…
Суд усмотрел в действиях Маркова состав преступления, предусмотренных статьей 139 УК РСФСР – убийство, явившееся результатом превышения пределов необходимой обороны. Ему присудили три года лишения свободы. Марков так и не узнал, что намеченная тогда очередная экспедиция не состоялась. Как не мог узнать и об аресте профессора Шапошникова и его ближайшего окружения по пресловутой 58-й политической статье. Кто-то все же написал на профессора донос. Из мест заключения старенький Шапошников уже не вернулся.
…Известие о нападении Германии на СССР вызвало в лагере неоднозначную реакцию. На утреннем общем построении заключенные внешне никак не выразили своего отношения к случившемуся. Оно и понятно – накрепко вколоченная привычка молчать, пока тебя не спросили, сработала и тут. Зато в разговорах между собой начавшаяся война сразу стала первейшей темой. Ждали перемен. И они не замедлили последовать. Вскоре было объявлено о предоставлявшейся возможности искупить свою вину перед родиной на фронте. Отбирали из социально близкого трудовому народу элемента – из уголовников. Политическим в праве защищать советскую родину было отказано. Из вороха слухов и обрывков информации понять, что происходит на западной границе, было чрезвычайно сложно. Все быстро уразумели лишь одно – случилось что-то глобальное. Лишь только услышав о возможности попасть на фронт, Марков не колебался ни минуты. Главное выбраться, а там будет видно. Перспектива дальше прозябать здесь за колючей проволокой улыбалась слабо.
– Сто тридцать девятая статья? – недоверчиво поглядели на него при оформлении документов.
– Так точно, гражданин майор! – отчеканил Марков.
Незнакомый упитанный майор в пропотевшем обмундировании, приехавший помогать лагерному начальству в формировании первой партии спецконтингента – так теперь должны были называть отобранных для отправки в войска, – внимательно изучал бумаги Маркова. Затем снова смерил взглядом немолодого худого заключенного: черная роба с такими же брюками, рост выше среднего, скуластое лицо, короткий ежик седых волос на голове.
– Значит, сто тридцать девятая… – протянул майор.
Марков понял, что вопрос риторический и отвечать на него не требуется…
Через несколько дней конвой передал их военным властям. Марков снова оказался в Вологде, где два года назад и приключилась с ним вся история на вокзале. Теперь свой дальнейший путь он снова продолжил отсюда. Их привели в старые, еще царской постройки казармы. Перед второй отечественной войной здесь квартировал 198-й Александро-Невский пехотный полк. Марков помнил этот полк по боям в Галиции. В 1915-м году они были соседями на одном участке фронта. Прямо в середине двора громоздилась куча старых шинелей и стоптанных ботинок. Спецконтингент приодели. Вытряхивая шинель, Марков обнаружил на хлястике помутневшие царские пуговицы. Короны над орлами были грубо сточены напильником – привет из прошлых времен революции и гражданской войны. Марков усмехнулся и сунул руки в рукава.
В сентябре 1941-го они уже попали с маршевым пополнением на фронт под Ленинград. Их с ходу бросили в бой под Красным селом. Марков в очередной раз подивился превратностям судьбы. В этих местах, будучи юнкером Павловского военного училища, он проводил каждое лето на выезде в традиционных красносельских лагерях. Места, где некогда квартировали с конца каждой весны блестящие полки и военные учебные заведения бывшей столицы, теперь были пустынны и заброшенны. А чуть западнее уже проходила линия фронта. Вернее, никакой линии не было. Просто шли маневренные бои остатков кадровых подразделений Красной армии и разрозненных групп ополченцев с передовыми дозорами стремящихся к городу немцев. Без всякой предварительной подготовки, без огневого прикрытия и разведки, даже не закончив толком сосредоточение, спецконтингент вместе со вчерашними ленинградскими рабочими и служащими бросили в атаку среди бела дня. Сначала они долго карабкались на гребень одной из высот. Где-то впереди слышались приглушенные звуки боя. Устали, запыхались, расстроили ряды. Вдоль сбившейся шеренги энергично прошелся немолодой уже старший политрук с револьвером в руке. Впереди было осеннее поле с поросшим пожухлой травой, но еще вполне читаемым профилем старых окопов и капониров. За полем виднелась опушка леса, чуть левее – серая гладь озера с болотистыми берегами в сухом тростнике. Дальше начиналась очередная возвышенность, вся в золотом убранстве осенних деревьев. Было красиво, тревожно и немного тоскливо. Долго любоваться красотами природы им не позволили. Шум боя неожиданно затих. Недоумение Маркова усилилось после того, как их практически тут же погнали с высоты вниз, на поле, приказав развернуться в цепь. Шли плохо, строя не держали, потому что не умели. Цепь заламывалась и извивалась по фронту чудовищными прогибами. Ни интервалов, ни разбивки на подразделения, машинально отмечал Марков, опытным глазом наблюдая происходящее слева и справа от себя. Но самое нелепое, по его мнению, было в том, что противника перед ними не наблюдалось. Логичнее было проделать путь по открытому пространству во взводных колоннах форсированным маршем. И быстро укрыться под защитой деревьев впереди. Мысли работали четко и ясно, выдавая профессиональные военные решения. Будто и не было промежутка между войнами в двадцать один год…