Белая лишь слегка повернула голову. Рыкнула. И обе собаки замерли, упали на брюхо, заскулили испуганно и жутко.
А в голове губернатора путались свои и чужие мысли: «Загонщики выгнали их на егерей. Их расстреляли из итальянских автоматических винтовок. Вся поляна была красной от крови. А трупы потом освежевали, сняли шкуры и унесли. И оставили на красной поляне. А им там холодно, очень холодно без шкур».
А потом:
«Ведь говорили же мне, надо было питбулей завести. И овчарку во дворе не одну, а две. И охранника… Водителя теперь придется уво…».
Больше мыслей не стало. Что-то бросилось ему в лицо, опрокинуло. Странный хруст раздался в горле и шее. Боли губернатор не чувствовал, — только странную отрешенность и пустоту.
Он еще услышал, как стрелял водитель из-за калитки. Стрелял, пока не кончились патроны. И на краю угасающего сознания услышал еще совсем уже странную рифму:
«Семь! Семь!.. Съем, съем!».
Белая подняла окровавленную пасть. Пронзительные светящиеся глаза смотрели прямо на водителя.
Водитель попятился, как стоял — на корточках. Выронил пистолет, нащупал позади себя дверцу машины и юркнул внутрь.
Что было дальше, он не видел, да и не хотел видеть. Дрожащими руками он включил рацию и что-то кричал кому-то.
А Белая неторопливо рвала на куски труп губернатора, глотала, не давясь, вместе с обломками костей.
На втором этаже распахнулось окно. Послышался длинный женский крик, а потом — пушечный выстрел из крупнокалиберного ружья.
Пуля опрокинула Белую. Она с изумлением поглядела вверх. Приподнялась, и неуверенно поползла под пихты, волоча задние ноги. Раздался второй выстрел, но пуля попала в каменный бордюр, брызнувший мраморной крошкой.
А потом на пихты словно упало с неба темное дымное облако. И мгновенно поднялось вверх. На снегу остались кровавые пятна. Но кровь быстро, с шипением, исчезала, оставляя в снегу дыры до самой прошлогодней травы.
Темнело. Баба слушала радио, качая головой, и стряпала пирожки. По радио с утра только и говорили, что о зверском убийстве губернатора Максима Феофилактовича Феоктистова. Говорили о чрезвычайном положении, о том, что прилетели замминистра МВД Александр Васильев и генеральный прокурор Юрий Скуратов. В «Белом доме» беспрерывно заседала комиссия по ЧС. Временно, на период ЧП, вся власть в области передавалась председателю комиссии, и. о. губернатора Владимиру Густых. По радио передавались его выступления, решения, указания.
Баба только качала головой.
Пришла Аленка, — насилу рассталась с Тарзаном.
— В стайке его оставила? — спросила баба.
— Угу, — сказала Аленка, уплетая пирожок с картошкой.
— Привязала там?
— Не-а.
Баба вздохнула.
— А что, надо было привязать?
— Да нет. Все равно всю стайку загадит. Ты бы его на старое место посадила, в палисад. Я бы ему ящик приспособила под конуру. Цепь там осталась…
— Я уже думала, — серьезно ответила Аленка. — Нельзя его в палисад. Ему всю улицу видно, и его тоже всем видно.
— Ну и что? А как же дом сторожить, если никого не видеть? Так и воров не заметишь.
Аленка помотала головой.
— Нельзя в палисад. Он чужих людей не хочет видеть.
Баба хмыкнула:
— Это он сам тебе, что ли, сказал?
— Нет. Я сама заметила.
Баба сказала:
— Все равно в милиции уже знают. Завтра надо им справку принести. А если он людей боится — как же его к ветеринару поташшишь?
— Ветеринара можно домой вызвать.
— Ага. И заплотить. Все твои «детские» за два месяца.
Аленка быстро прикинула в уме.
— Нет, еще останется пятнадцать рублей.
Баба удивилась:
— А ты откуда знаешь?
— А посчитала в уме.
Баба промолчала. Алёнкины способности её не то, чтобы настораживали. И не то, чтобы пугали. Скорее, вызывали какое-то тяжелое, неприятное чувство.
— Да ничего, баб! — весело сказала Аленка, и потянулась за вторым пирожком. — Сейчас про Тарзана все забудут.
— Это почему еще?
— Так губернатора же убили.
Баба присела, судорожно вздохнув.
— Ну, если ты такая грамотная… — начала она и снова задохнулась; перевела дух. — Если грамотная и всё знаешь, то должна понимать: губернатора не человек убил. Его зверь какой-то растерзал.
Аленка замерла с открытым ртом.
— Значит, опять на собак подумают? — тихо спросила она.
— А на кого им еще думать? Медведей и волков пока в городе нету.
— Значит, опять облаву устроят, — упавшим голосом проговорила Аленка и положила недоеденный пирожок.
Вскочила, быстро стала одеваться на улицу.
— Да ты куда на ночь глядя? — крикнула баба.
Дверь захлопнулась.
— Вот же стрекоза, а? — сказала баба.
Аленка подошла к дому, где жил Андрей. Стукнула в калитку. Калитка, к её удивлению, почти сразу же открылась. Андрей стоял красный, распаренный, в расстегнутой старой шубейке, наверное, доставшейся ему от старшего брата.
— Алёнка! — ахнул он. И немедленно провел под носом рукавицей. — Ты чего, а? А я тут снег вот чищу. Папка пьяный пришел, отругал. Днем снег шел, а я не почистил, забыл.
— Выйди, — сказала Аленка.
— Ага! Я счас. Мне маленько осталось. А то папка проснется, в туалет пойдет, — заругается.
И он стремительно начал откидывать снег огромной отцовской лопатой.
— Хорошо у тебя получается, — сказала Аленка, присев на корточки и оперевшись спиной о забор.
— Ну. На… это… натернировался.
Аленка промолчала.
Андрей в пять минут закончил чистить двор, сбегал домой, переоделся и выскочил.
— Так ты чего? — спросил снова, когда они оказались на улице.
— Слышал, что губернатора убили?
— А это кто? — удивился Андрей.
— Это — губернатор. Самый главный в области дядька. Его прямо перед его домом убили. Почти на куски разорвали, и даже некоторые кости разгрызли.
Андрей вытаращил глаза.
— Ну? А ты откуда знаешь?
— По радио весь день передают, и по телевизору. Ты что, телевизор не смотришь?