Он вынул письмо из конверта, прочитал первые строки – и ноги его подкосились.
Из Особого присутствия Сената сообщали, что против Макова начато производством дело о растрате в миллион рублей.
К письму была приложена записка сенатора Евреинова, давнего знакомого Льва Саввича.
«Не беспокойтесь, Лев Саввич, – писал Евреинов. – Я положительно уверен, что это какая-то ошибка, либо чья-нибудь пакость. Сегодня же переговорю с министром юстиции Паленом и Фришем, думаю, всё быстро объяснится. Искренне ваш…»
Маков присел на краешек дивана. Чёрта с два всё объяснится. Скорее, наоборот: всё ещё больше запутается…
Но миллион! Боже, откуда такая сумма? Они с ума сошли!..
Однако внутренний голос подсказывал: нет, не сошли. Вспомнилась дерзость ротмистра: «Вы сами себя и убьёте». Понятно, ротмистр говорил с чужих слов. И всё же, каков нахал! Сказать такое генералу!.. Это какую же уверенность в собственной силе надо иметь! Дрентельн? Нет, что Дрентельн! Исполнитель, служака! Всё это ползёт из Аничкова дворца… Ядовитый туман… И многие, многие уже надышались им, отравившись призраком вседозволенности.
Царь слишком либерален. Царь выпускает власть из рук. Царю можно безбоязненно угрожать. Его даже можно попытаться убить… Председатель кабинета министров Валуев однажды в частном разговоре заметил: «Государь – старая развалина. И это сейчас, когда нужно проявить решительность, волю и характер!»
Валуев… Кстати, интересно, Валуев – тоже среди НИХ?
Сколько раз Маков слышал такие разговоры! И – вот оно, свершается. Всю столицу заполнил сумрачный яд измены. Не к кому обратиться, некуда пойти. А государь отдыхает в Ливадии, и, похоже, не отдыхает, – отсиживается, пережидает, выжидает…
* * *
Против ожидания, цесаревич сразу же принял Макова.
Александр Александрович был не один – в кабинете присутствовал и Победоносцев: скромно сидел поодаль, у застеклённых массивных шкапов с книгами.
Цесаревич, как всегда, был откровенен до грубости. Едва поздоровавшись с Маковым и предложив ему кресло, он сказал:
– Лев Саввич, чего вы от меня хотите? Против вас начато расследование. Пока дело не будет закончено, я ничем вам помочь не смогу.
– Собственно, я не затем пришёл… – начал было Маков. Перехватил совиный взгляд Победоносцева и чуть не поперхнулся. – Александр Александрович, Ваше Высочество! У меня есть основания полагать, что дело против меня основано на ложных свидетельствах и поддельных документах…
– Вот как? – поднял брови цесаревич. – Ну, стало быть, вам и беспокоиться не о чем. Расследованием занимаются умные люди, они разберутся. Или вы сомневаетесь в компетенции Сената?
– Ни в чём я не сомневаюсь, – поникшим голосом ответил Маков. – Но согласитесь, всё это странно. Неожиданно, и как раз в тот момент, когда полиция напала на след главных террористов.
– Такие дела всегда неожиданны, а для обвиняемых и вовсе… – произнёс Константин Петрович из своего угла. – Только хочу заметить, Лев Саввич, что я познакомился с некоторыми обстоятельствами дела, и, как юрист, могу заметить, что дело достаточно серьёзно. Разумеется, если вы ни в чём не виновны…
Победоносцев замолк со значением. Переглянулся с цесаревичем.
– Короче говоря, вы советуете мне отдаться в руки правосудия, – горько пошутил Маков, уверенный, что его шутку не поймут. Так и оказалось. Цесаревич медленно уронил:
– Всякий честный гражданин империи обязан довериться правосудию. Уж вам ли, министру внутренних дел, об этом не знать. Dura lex, sed lex!
Он взглянул Макову в глаза и почти грозно спросил:
– Вы имеете ещё что-либо мне сообщить? И, кстати, почему вы обратились ко мне через голову вашего прямого начальника, премьер-министра Валуева?
Маков вздрогнул. Уж цесаревич-то прекрасно понимал, почему министр МВД обратился прямо к нему, «минуя голову» Валуева, который благоразумно отсиживался на даче.
– Ещё я хотел, – судорожно сглотнул Маков, – хотел сообщить вам о террористах.
Лицо цесаревича приняло брезгливое выражение.
– Ах, да. О террористах…
Цесаревич поднялся во весь свой гигантский рост, прошёлся по кабинету, остановился у окна, выходившего во внутренний двор.
– Уж не о том ли, что террористы собрались на съезд в Липецке, а жандармы и полиция и в ус не дуют?
– Именно об этом, – дрогнув, ответил Маков, тоже вставая и всё ещё на что-то надеясь.
– Ну, так об этом не беспокойтесь: это забота Дрентельна и секретной полиции.
Маков посмотрел в широкую спину цесаревича. Перехватил надменный взгляд Победоносцева. И опустил голову.
– Что ж… В таком случае… Разрешите откланяться.
– Разрешаю, – ответил Александр Александрович без тени улыбки, оборачиваясь.
«Шутник, однако, Его Высочество…» – опустошённо подумал Маков.
Цесаревич подошёл к столу, нажал большую золочёную кнопку. Где-то вдали запела трель колокольчика. Это была последняя инженерная новинка: электрический звонок. Появился адъютант.
– Прощайте, Лев Саввич, – сказал цесаревич. – Со своей стороны, могу пообещать, что, когда расследование будет закончено и дело дойдёт до суда, – вы можете смело рассчитывать на мою помощь в смягчении приговора.
– А я, со своей стороны, – Победоносцев тоже поднялся, – посоветую вам, Лев Саввич, на всякий случай не покидать столицы впредь до окончательного выяснения вашего дела. Прощайте.
* * *
«Не покидать столицы… Не покидать…» – повторял про себя Маков, шагая по анфиладам комнат, потом спускаясь по лестнице в вестибюль.
Он знал, что это означает: за ним установлен негласный надзор.
* * *
Действительно, день был чудесный. Солнце преобразило город; оно сверкало на золотых куполах и шпилях, весело плясало на волнах Фонтанки.
Маков стоял у парапета неподалёку от Аничкова моста – и сам не знал, как здесь очутился. Аничков дворец, Аничков мост… Судьба, наверное.
Двое шпиков приглядывали за ним. Они стояли ближе к Невскому, и делали вид, что глазеют на прогулочные пароходики.
Маков представлял себе, как вернётся домой, как встретит его жена. Скажет что-нибудь вроде: «Где изволили шляться? А вам тут снова бумагу принесли: вызывают в суд. Докатились! Какой позор! И не стыдно-с?»
«Дура! – мысленно ответил Лев Саввич. – Ты же без меня по миру пойдёшь!»
Она его не расслышит, конечно, или, скорее, просто не поймёт. Она скажет злорадно: «Ага, доворовались? Так вам и надо!» Ну, дура, – она и есть дура, что тут ещё сказать.