Комаров как-то странно дёрнулся: всем телом, будто марионетка.
– А сколько… – тем же хриплым полушёпотом спросил он, – сколько же лет этому… Антоше?
Байков снова заглянул в бумаги.
– Тут ничего не сказано… Сказано только, что паспорта он не получал по неизвестным причинам. А! Вот: по заключению медицинских экспертов, Антоше приблизительно от 16 до 22 лет.
Он коротко взглянул на Комарова. Комаров сидел мешком, как неживой, с остекленевшими глазами. Лоб блестел от испарины.
– Александр Владимирович! – испугался Байков. – Что с вами? Вам плохо?
– Нет, – тут же отозвался Комаров. Привстал, снова упал в кресло. – Что вы спрашиваете, ей-богу… Да, мне нехорошо… Однако…
Он снова завращал глазами, потом внезапно остановил их на Байкове.
– А вот что. Затребуйте-ка этого Антошу сюда, к нам. Чтоб под строжайшим надзором, и секретно…
– Но… – Байков хотел возразить, но передумал. Как-то неловко попятился к выходу.
– Да! – вскрикнул Комаров, оживляясь. – И мамашу его, эту Старушкину, – тоже к нам! Всю семью! И пусть других Старушкиных, родственников, тоже допросят, и, лучше всего, – в острог.
– Да как же… и за что же… – прошептал совсем сбитый с толку Байков.
– А так! Немедленно телеграфируйте в Чернигов! Чтобы всю эту семью, весь род – под корень! Понятно вам?
Байков дико посмотрел на командира, хотел опять возразить, но услышал:
– Марш!!
Повернулся, как на учениях, и, не чуя под собой ног, почти выбежал из кабинета.
* * *
Через несколько часов Байков осторожно заглянул в кабинет. Комаров сидел за столом, с отсутствующим видом перебирая одни и те же бумаги. Заметив Байкова, он даже привскочил:
– Ну?
Байков тихо прикрыл за собой дверь.
– На наш запрос, – осторожно и будто смущаясь, сказал он, – получена секретная депеша из Белгорода. Оказывается, этот Антоша был переведён из Чернигова в Белгородский централ, а оттуда – в Новобелгородскую психиатрическую лечебницу…
Комаров нетерпеливо поёрзал в кресле.
– Что ты мямлишь? Дай сюда депешу!
Байков приблизился и, встав как-то боком, подал Комарову бумагу.
Комаров пробежал её глазами раз, другой, третий… Когда он поднял голову, лицо его было белее мела.
– Ты… читал? – хрипло спросил он. – Ты понял?
– Чего ж не понять, Александр Владимирович, – отозвался Байков. – Сбежал Антоша…
Комаров повертел бумагу в руках, потом отбросил её, словно обжёгшись.
– А Старушкина? Родственники?
– Из Чернигова известий ещё не было. Но в предыдущей депеше докладывалось, что близких родственников у Старушкиных нет. Жили они одиноко, с двумя слугами, служившими им ещё до реформы в качестве дворовых крепостных.
Комаров задумчиво сказал:
– Одиноко, говоришь, жили?.. А вот что. Нет ли у этого Старушкина ещё сыновей, а? Ты узнавал?
Байков кашлянул в кулак.
– Сие доподлинно неизвестно, – витиевато произнёс он. – Однако пристав сообщал, что в молодости господин Старушкин вёл распутную жизнь, менял дворовых девок, которые беременели от него…
Комаров с силой ударил кулаком по столу; подскочило мраморное пресс-папье.
– И куда они делись? – почти вскричал он.
Байков попятился. Теперь и он побледнел.
– Кто?
– Дети от этих девок!! – рявкнул Комаров.
– Не могу знать, ваше высокопревосходительство… – пробормотал он.
– Не мо-ожешь?! – закричал Комаров, уже не сдерживаясь. – Так смоги! Понял? Смоги!
Он снова пристукнул кулаком, тяжело перевёл дух.
– Вот что. Немедленно объяви этого Антошу в розыск. Разошли приметы на все станции, на всех путях, ведущих из Белгорода и Чернигова. Сообщи Булыгину, что Антоша мог из больницы тайно вернуться домой: пусть установит наблюдение за домом Старушкиной. Передай сведения в сыскную полицию, приставу в Чернигов пошли в помощь жандармов из губернского управления. Пусть поищет детей Старушкина: где они, чем занимаются, чьи фамилии носят. В особенности предупреди полицию и жандармов на всех вокзалах Москвы и Питера… Этого Антошу нужно выловить. Ты понял? Понял?
– Понял, ваше высокопревосходительство! Не послать ли нам в Чернигов своего сыскаря?
– Именно послать! Постой. Вызови ко мне Кириллова – я с ним обговорю, кого лучше послать. А сейчас ступай на телеграф. Я буду ждать. Все сообщения из Чернигова и Белгорода – немедленно ко мне на стол!
Комаров снова передохнул и закончил:
– Это чрезвычайно важно. Хватит с нас двух Убивцев. Ступай.
* * *
ЧЕРНИГОВ. ДОМ ВДОВЫ СТАРУШКИНОЙ.
Конец июня 1879 года.
Дверь дёрнулась, чуть-чуть приоткрылась.
Тёмная скрюченная фигура замерла, прислушиваясь.
Из летних сеней доносился храп: это был старый слуга Старушкиных Ефимка. Храп на секунду прервался, потом возобновился с новой силой. Видно, Ефимка успел вечером хорошо принять на грудь…
Антоша осторожно просунул в щель щепочку, откинул крючок. Крючок звякнул.
Антоша снова замер. Ефимка спал, как убитый. Над тёмной крышей одиноко сияла яркая звезда. За забором, во дворе соседнего дома, лениво тявкнула собака.
Антоша беззвучно открыл дверь, вошёл в сени. Остановился над топчаном, на котором, свесив голову вниз, спал Ефимка.
В сенях царила почти полная тьма, но Антоша давно уже научился видеть в темноте. Он ясно различал силуэт Ефимки, стену, на которой висели старое корыто, коромысло и проржавевший таз.
Антоша перевёл взгляд в угол: там, как и раньше, стояли лопата, грабли, а за ними – топор.
Антоша скользнул к углу, беззвучно переставил лопату и грабли, поднял топор. Взвесил его в руке. Легковат, но для дела сойдёт.
Теперь требовалось проникнуть в дом. Дверь из сеней в дом была поосновательней, из толстых, хорошо пригнанных плах. Да ещё и обита рогожей. Дай Бог, чтоб не скрипнула: мать, может, и не расслышит, а вот Аграфена… Эта старая ведьма слух имела как у кошки. Аграфена служила у Старушкиных дольше Ефимки, дворовой стала еще при покойном государе, Николае Павловиче. Прижилась, но после реформы чуть не каждый день грозилась уйти. Уж очень не любила она старого пьяницу и распутника Старушкина. Ругалась с ним, бывало, так, что вся улица слышала.
Может, и ушла? Чего ей тут, при полупомешанной Старушкиной и вечно пьяном Ефимке делать? Хотя, вряд ли: годы уже не те. Родня в деревне давно про неё забыла, а больше податься ей некуда.