Питаться, однако, чем-то было надо. Работая веслами, Семен присматривался к прибрежным зарослям и время от времени десантировался на берег – заниматься собирательством. Как-то раз он наткнулся на целую плантацию жимолости. Темно-фиолетовые, почти черные ягоды размером с некрупную виноградину, были переспелыми, и половина их уже лежала на земле. Семен диким ревом пугнул молодого бурого медведя, пасшегося с краю, и принялся набивать собственный желудок. Вкус был восхитителен, особенно для человека, давно отвыкшего от сластей. Слава богу, это оказалась не та жимолость, которая сильно горчит, а родная «северо-восточная», напоминающая по вкусу голубику, только лучше.
Когда плантация была опустошена, а желудок набит так, что стало страшно нагибаться, Семен с горечью подумал, что медведя-пестуна надо было не пугать, а пристрелить в упор из арбалета: мясо есть все-таки нужно, а где его взять? Он попытался идти по следу зверя, но, разумеется, почти сразу его потерял. При этом ему пришла в голову еще одна грустная мысль: переспелые ягоды однозначно свидетельствуют о том, что лето перевалило за середину, а возможно, уже и кончается – не зря же и листья уже желтые кое-где появились.
В другой раз Семен высадился там, где склон сопки подходил довольно близко к руслу – ему показалось, что он видит что-то знакомое. Он не ошибся – это оказались заросли орешника. Орехов – обычных, лесных – было море. Семен возликовал, рассчитывая сделать запас калорийного продукта, который может храниться сколько угодно. Как оказалось, радовался он напрасно, поскольку орехи были недозрелыми. Нет, есть их уже было можно – и грызть легко, и на вкус ядрышки весьма приятны, но при такой стадии спелости, как знал Семен, после высыхания они обращаются в ничто. Так что пришлось ограничиться набиванием карманов.
На мягкой сырой земле, присыпанной прелой листвой, Семен обнаружил признаки раскопок и массу следов, которые он определил как кабаньи. Он немедленно зарядил арбалет и крадучись (как ему казалось) стал бродить по лесу, всматриваясь в кусты. Никаких кабанов он, конечно, не встретил, зато наконец понял, что находится не в таежных зарослях, а в настоящем лесу, где растут березы, клены, дубы и еще какие-то теплолюбивые деревья, которые если и встречаются в средней полосе, то на самом ее юге. «Однако получается, что я действительно изрядно продвинулся на юг. Или, может быть, горы, хоть и невысокие, прикрывают данный район от северных ветров, и в закрытых долинах образуются этакие оазисы?»
Дважды Семен высаживался, разглядев на открытых пространствах пасущихся животных. В первый раз это были лесные олени с красивыми рогами, точнее, олень-рогач и несколько самок. Они исчезли из виду гораздо раньше, чем Семен приблизился на расстояние прицельного выстрела. Второй раз ему повезло больше: шесть баранов во главе с самцом, украшенным массивными закрученным рогами, стояли на каменистом склоне и с интересом его рассматривали – похоже, опасности снизу они не боялись. Было довольно близко, и Семен решил использовать непристрелянный болт. И, разумеется, лишился его безвозвратно – попавший в камень наконечник разлетелся вдребезги. К счастью, животные дали охотнику возможность перезарядить оружие. К счастью – не для себя, конечно.
Стрелять пришлось в того, который стоял удобнее всех, а тот оказался далеко не самым крупным. Семен смог его, не разделывая, взвалить на плечи и, кряхтя и матюгаясь, дотащить до берега. Свежевать тушу вдали от воды ему не хотелось, поскольку была она изрядно разворочена попавшим в лопатку болтом и, кроме того, добрый десяток метров прокатилась вниз по склону. О том, что творится под шкурой, не хотелось даже думать.
Дни шли за днями – иногда сытые, иногда голодные. Стало встречаться довольно много птиц – в основном уток и гусей. Семен набрал в лодку камней подходящего размера и по временам развлекался, метая их в уток. Двух он даже сумел подранить, а потом добить веслом. В другой раз он смог подбить на берегу сразу трех куропаток. Это, вероятно, были птенцы, появившиеся весной, но уже почти сравнявшиеся по размеру с родителями. Впрочем, те тоже были значительно мельче страусов – полакомиться можно, а наесться нет. Там, где позволяла обстановка, то есть имелись в наличии ямы или просто глубокие места, Семен закидывал на ночь леску с большим крючком, на который насаживал живую лягушку, просто кусок рыбы или мяса. Дальний конец он привязывал к какому-нибудь плавучему бревну или к борту лодки. Обычно к утру наживка бесследно исчезала, однако однажды леска вытягиваться не захотела, и это оказался не зацеп, а вполне приличная усатая и толстая рыбина килограммов шесть-семь весом. Семен ее одолел без особого труда и решил, что это сом или налим – ни тех ни других он раньше никогда не ловил и видел лишь в магазине.
Он думал, что ведет трудную жизнь один на один с дикой природой. Однако выяснилось, что все это было, по сути, многодневным отдыхом, и настоящие трудности еще только грядут. С каждым днем долина становилась у2же, горы выше, а течение быстрее. Борьба с ним выматывала силы и расстраивала психику: Семен все чаще задавался вопросом, куда и зачем он плывет, и что будет делать, когда наступит зима.
В конце концов он решил сменить тактику. Там, где позволяли условия, он сидел в лодке и греб. Как только трудозатраты становились слишком высокими для еле заметного результата, он подгребал к берегу, вылезал и продвигался дальше пешком, толкая лодку перед собой или волоча ее на веревке. «Есть такой способ, – кряхтел он, – мы его в институте на занятиях по технике полевых работ осваивали. И у Джерома в „Трое в лодке…“ он описан – „на бечеве“ называется. Только в эту игру нужно играть втроем и, желательно, с участием лошади. Грубо говоря, это делается так: один сидит в лодке и отгребается от берега, другой по этому берегу идет и тянет за веревку лодку вверх по течению. А третий болтается посередине и при помощи палки и мата перемещает бечеву через прибрежные кусты и камни. Собственно говоря, достославные бурлаки на Волге примерно тем же самым и занимались. В общем, как ни крути, а „в одну харю“ никак».
Нет, кое-что получалось – иногда даже со скоростью километра три в час, но при этом приходилось самому идти по колено в воде, рискуя поскользнуться, споткнуться или заработать насморк. Тем не менее Семен решил, что с лодкой не расстанется до последней возможности – мысль оказаться в лесу даже без такого скудного снаряжения вызывала содрогание.
К середине того дня он продвинулся в лучшем случае на десяток километров и, вконец измученный, решил устроить перерыв – сходить в лес попастись. Семен надел сухие мокасины, вооружился посохом (тащить арбалет ну никак не хотелось!) и полез через кусты на склон. Ничего путного там не обнаружилось, кроме голубики. Она была уже вполне спелой, но ее концентрация оставляла желать много лучшего. Семен ползал на коленях в низком кустарнике, отправлял в рот ягоды и пытался размышлять о чем-нибудь приятном и отвлеченном: «Вот ведь интересно: считается, что в лесах, истоптанных грибниками и ягодниками, грибов и ягод значительно меньше. Каждый городской грибник мечтает попасть в места, куда никто больше не забирается. А оказывается все наоборот. Опыт жизни „в том“ мире свидетельствует однозначно: дикая, нетронутая природа к излишествам не склонна. Взять, скажем, мой любимый Город: на окрестных сопках (зная места, конечно) набрать ведро брусники за несколько часов вовсе не подвиг – дело обычное. А ведь там народу каждую осень шатается – будь здоров сколько. С другой стороны, не раз же приходилось встречать осень в местах, людьми практически не посещаемых. Брусника там была – кое-где брусничники по террасам на многие километры, – но собирать ягоды никто из наших даже не пытался, поскольку их концентрация слишком низка. Одно дело грести горстями, и совсем другое – рвать по одной-две штучки. То же самое и с грибами: из пригородных лесов в хороший год люди тащат переполненные корзины, а в „ненаселенке“ я за десять лет ни разу не встретил места, где их вообще стоило бы собирать и запасать – их просто слишком мало. Наверное, так пригородные биоценозы реагируют на человеческое давление – повышают продуктивность до ненормального уровня. Вот, скажем, здесь эту несчастную голубику, кажется, никто никогда не собирал, даже медвежьих следов не видно – глухомань, блин!»