– Но ведь… – Охотник посмотрел на стоявшего вдалеке Рыжего. – Сказки ему! Объясни!
– Бесполезно… – покачал головой Семен. – Мы виновны – все.
– Нет! – почти крикнул второй охотник и сбросил на землю колчан с дротиками. – Я пойду!
– Я тоже, – сказал первый и воткнул в землю древко копья.
– Безумцы, – пробормотал Семен, глядя в спины удаляющихся воинов. Он так и остался на коленях возле уродливого и страшного костяного ежа. Мальчишка стоял чуть в стороне. Он беззвучно всхлипывал и размазывал по лицу сопли и слезы. Вот он перестал плакать, высморкался и… кинулся вслед за охотниками!
Тяжело, с мучительным скрипом в суставах Семен поднялся на ноги. Он ничего не мог и не хотел. Что-то, однако, в опустошенной душе его шевельнулось, и он пошел, а потом и побежал, догоняя мальчишку. Догнал, схватив за руку, потянул назад…
Детское запястье было таким тонким и хрупким, что сжимать его было страшно. А мальчишка кричал и вырывался:
– Пусти, гад, пусти! Я хочу с ними!
Семену было почти все равно, и он, держа ребенка за руку, пошел вперед – тот перестал вырываться.
Рыжий стоял и смотрел, как возле куч сухой травы копошатся, перемещаются человеческие фигурки. Он и сам не знал, зачем тут стоит, чего ждет. Наверное, ему что-то нужно понять, что-то осмыслить, чтобы поместить потом в хранилище своей памяти.
Вот человечки собрались вместе, стали издавать какие-то звуки. Потом двое пошли в сторону Рыжего. Мамонт всмотрелся, втянул хоботом воздух – эти двуногие были неполны, кажется, с ними не было предметов, которыми они убивают. Тогда зачем они идут? Тот – знакомый – человечек остался сидеть на месте, но потом детеныш побежал в сторону мамонта, и он стал его ловить. Теперь двуногие приближались все.
До двух первых оставалось уже метров тридцать, а Рыжий все колебался: растоптать их или просто уйти? И вдруг человеческий детеныш издал крик, вырвался и побежал к Рыжему, обгоняя идущих впереди. Он кричал и нелепо размахивал верхними лапками. Двуногие не пытались остановить его.
Рыжий подумал, что если детеныш проскочит у него между ног и окажется под брюхом, то он перестанет его видеть. Поэтому мамонт чуть склонил голову, выставив перед собой, как барьер, изгиб стертого снизу бивня.
Детеныш налетел на внезапно возникшую преграду, упал, но сразу же вскочил. Он закричал еще громче и начал бить крохотными кулачками по толстому бивню:
– Дур-рак волосатый! Это же не мы! Понимаешь, НЕ МЫ!!! Мы не знали!!! Мы сено делали! А-а-а!..
Эмоциональную волну, порыв этого детеныша Рыжий воспринимал хорошо. Он даже как-то смутно догадывался о содержании: двуногие изменились не все, вот эти вроде бы остались прежними. Но что это меняет? Он приподнял бивень повыше, чтоб не придавить ненароком. Детеныш с ревом устремился вперед, и Рыжий едва успел остановить его концом хобота – схватить, правда, не решился. И произошло странное: детеныш подпрыгнул, вцепился в волосы, покрывающие хобот, подтянулся и, цепляясь ногами и руками, полез вверх. Рыжий боялся пошевелиться, и вскоре ребенок исчез из поля зрения – мамонт лишь чувствовал, что кто-то висит на шерсти, покрывающей основание хобота и переднюю часть головы. На всякий случай он приподнял ее и понял, что двуногий детеныш переползает через лоб, прикрытый челкой, и подбирается к впадине между затылком и жировым горбом. Веса этого существа мамонт не чувствовал. Ему было немного щекотно и… почти приятно. Он бы улыбнулся, если б умел., С ним никогда не играли детеныши – когда он водил стадо, мамаши не разрешали малышам приближаться к суровому и грозному вожаку.
Мамонт шумно воздохнул, переступил с ноги на ногу: перед ним стоял знакомый двуногий. Он, кажется, обращался к детенышу:
– Слезай! Слезай сейчас же, идиот несчастный! Я кому говорю?!
– Не слезу! Так и буду тут сидеть! Буду сидеть, пока он не скажет, что это не мы! Не мы колючки поставили!
– Дурак, – вздохнул Семен, – какая ему разница, кто поставил колючки?!
– Все равно не слезу! Пока он обижаться не перестанет!
– Дурак… – Семен обессиленно опустился на землю. Некоторое время сидел, опустив голову, потом посмотрел на Рыжего и тихо попросил: – Сними его, а?
– «Живым? – спросил мамонт и приподнял хобот. – Я не вижу его».
– Тогда не трогай! – вскинулся человек, но сразу вновь обмяк. – Весь мир против меня, весь мир…
– «Кто это? – спросил мамонт. – Почему он?»
– Это – мой сын, – ответил человек. – Только ты все равно не поймешь, что это значит.
Полученный «мыслеобраз» был мамонту знаком: «Так кормящая самка воспринимает детеныша, которого сама родила и еще не начала смешивать с другими. Только все это касается самок и никогда – самцов. Двуногий – не самка, почему же у него это так? Почему данный конкретный детеныш представляет для него такую большую ценность? Впрочем, что мне за дело до переживаний падальщиков? Пускай сами разбираются друг с другом…»
Мамонт повернулся и двинулся прочь – ему больше нечего было здесь делать. Он хотел есть, на него давил новый долг перед «своими».
– Стой! – приказал Семен. – Стой и слушай!
Очень давно никто ничего не приказывал Рыжему, не заставлял выполнять чьи-то желания. Он настолько отвык от этого, что сразу и не сообразил, в чем дело, а просто выполнил требование двуногого. А тот говорил:
– Да, мир снова изменился – для нас, для меня. А для тебя, для «твоих» он все еще прежний. И я буду сражаться, чтобы он таким и остался! Буду убивать двуногих, которые пытаются нанести вам ущерб. Если я, если мои люди победят, мы сделаем безопасными ваши пути. Тебе не придется прокладывать новых. Ну, а если победят нас… Тогда продолжим этот разговор в Верхнем или Нижнем мире. Ты понял? – Ни черта ты не понял, – сбавил тон Семен. – Мамонты не воюют друг с другом, не делятся на племена и кланы. А мы любим разделяться и убивать других…
И вновь твердо и властно:
– Моя женщина погибла. Дело моей жизни рухнуло. Жить незачем. Но остался долг – и я расплачусь. Расплачусь с вами за людей. Во всяком случае, постараюсь.
Потом человек издал несколько звуков, которые не сопровождались мысленными посылами, и мамонт не понял их:
– Юрка, слезай! Слезай, кому говорят?!
– Не слезу!
– Он же сейчас уйдет!
– Ну и что? Все равно не слезу!
– Дурак…
Семен долго незряче смотрел вслед уходящему мамонту. Даже когда тот скрылся за перегибом склона, он все еще продолжал смотреть. Пустота в его груди сгустилась и затвердела – до звона. Семхон Длинная Лапа потрогал ее, постучал по ней и повернулся к двум охотникам, молча наблюдавшим всю эту сцену:
– Ваши лошади могут ходить под седлом?