Семен решил, что не стоит, и, отложив мысль о крючках и гарпунах в дальний ящик памяти, начал заготавливать прутья для стационарной рыбной ловушки и большой раколовки.
К тому времени, когда вода в реке полностью пришла в норму, жизнь на стоянке, можно сказать, наладилась. Семен соорудил не один, а два шалаша – спать под одной крышей с туземцем не хотелось совершенно, и он избавил себя от этой необходимости при первой же возможности. А дальше все пошло по знакомому кругу: костер – пища – сон. Ну, прибавилась возня с «телом», доставляющая массу положительных эмоций. Отощавший и замотанный бытом Семен ехидничал на тему того, что скоро туземец станет упитанным и гладким, а от него останется ходячий скелет. День ото дня у него зрело убеждение, что порочный круг пора разрывать – надо как-то радикально решить проблему еды и одежды. Речная рыба годится как хорошая добавка к пище, но постоянно питаться ею для взрослого мужчины немыслимо, тем более что приходится делиться с «телом». Кроме того, сколько ни закаляйся, а находиться в рабской зависимости от погоды просто унизительно. Когда пасмурно, когда дождь и ветер, жизнь превращается в сплошной подвиг – костер в шалаше из веток не разжечь, а есть все равно нужно, значит, надо весь день провести на улице практически в голом виде. Да и в шалаше только две маленьких радости – сверху не капает, и ветра нет. Нечем даже укрыться, если не считать сплетенного из лапника «одеяла», эффект от которого скорее психологический, чем термический.
Вот в один из таких безнадежно промозглых дней Семен и принял решение. Окончательное. Потому что еще пара недель такой жизни, и он морально деградирует настолько, что окажется уже ни на что не способным. Потому что ботинки доживают последние дни, и, когда они умрут, для него начнется такое… что об этом лучше не думать. И наконец, какой бы ни был здесь странный климат, но «холодный сезон» наступить должен – может быть, он уже начался и к вечеру пойдет снег? А если все-таки не пойдет, то он, Семен, сделает две вещи: постарается добыть некоторый излишек еды (нет, не запас, а именно излишек) и изготовит копье – простое, длинное, без наконечника. Потом он наестся до отвала (или уж как получится) и пойдет в степь НА ОХОТУ. Потому что больше так жить нельзя. А туземец пусть лежит здесь – в конце концов, раньше не помер, не помрет и теперь.
* * *
Стадо медленно приближалось. Олени старались держаться примерно на равном расстоянии от зарослей справа и слева. Семен понял, что устраивать там засаду дело бесполезное: ему нужно оказаться метрах в пятнадцати – не больше, а леса они боятся. «Что мне остается? Плюнуть и поискать водопой? А где его искать? С водой тут, кажется, проблемы нет, и вряд ли зверье ходит пить в какое-то одно место. Может, попробовать мои новые, ментальные, так сказать, способности? Как тогда – с зайцем. Вдруг получится? Все равно другого выхода нет…»
Сколь ни широк оказался степной простор, а другого выхода действительно не было. Выбравшись из зарослей речной долины, Семен прошел уже с десяток километров и в первом приближении смог оценить обстановку. «На саванну ландшафт, пожалуй, не тянет, скорее всего, это действительно степь, только какая-то северная. Во влажных низинах и по долинам мелких ручьев растительность очень похожа на тундровую – преобладают мхи, образующие этакое кочкастое болото, в котором никакой трясины, конечно, нет, но ходить с непривычки очень тяжело. А вот все остальное… В общем-то, тоже знакомо – мхов почти нет, травяной ярус составляют в основном осоки и злаки. Такие луга встречаются на южных склонах сопок в нашей лесотундровой и таежной зоне. Именно в таких „оазисах“ магаданские, к примеру, дачники умудряются за пару летних месяцев выращивать овощи. Здесь же все это, похоже, раскинулось на многие тысячи квадратных километров. Картошку с капустой тут сажать некому, зато травоядное зверье бродит в огромных количествах. Точнее, создается впечатление, что его очень много, поскольку обзор хороший и видно, что вдали – то здесь, то там – все время кто-то пасется. Только радости от этого мало».
Копье Семена представляло собой двухметровую палку, толстый конец которой был заострен и прокален на огне. Недолгие испытания показали, что забросить с разбега эту штуку можно, конечно, далеко, но поразить кого-то на расстоянии, большем, чем пятнадцать метров, нечего и пытаться. Да и то, если это будет не заяц. Что такое метание копья, Семен представлял, но решил, что учиться этому придется долго, а выигрыш нескольких метров при снижении точности броска особых преимуществ не даст.
Впрочем, все эти палки-металки пред лицом степного простора казались смешными и жалкими: «Вон оно – мясо: ходит, завернутое в теплую шкуру, совсем недалеко. И что? Лечь на брюхо и ползти к нему? Или просто подойти, и оно не испугается, поскольку не пуганное?» Именно так Семен и пытался сделать, бредя по степи примерно параллельно руслу реки на расстоянии около километра от кромки леса. Крупные животные не попадались, лишь у самого горизонта перемещались темные точки, и Семен решил, что это, наверное, кто-то солидный – мамонты или носороги. В непосредственной же близости он видел зверушек, похожих на обычных северных оленей, каких-то небольших антилоп и табунки не то низкорослых лошадей, не то ослов. Вся эта публика не разбегалась при виде грозного охотника, а просто отодвигалась в сторону или расступалась, образуя вокруг него пустое пространство радиусом метров пятьсот.
Гулять таким образом можно было бесконечно, и, будь Семен одетым и сытым, он непременно так бы и сделал. Но поскольку был он почти голым и голодным, в голову ему стали приходить мысли о том, что речные ракушки все-таки очень калорийны, а караси в ловушку попадаются довольно жирные и сейчас их туда набилось уже, наверное, штук пять. Продираясь в степь через заросли, он заметил несколько «лыковых» деревьев, так что, пожалуй, стоит всерьез заняться плетением рогож, а вместо обуви можно попробовать сделать лапти…
Он стоял на плоском водоразделе между двумя ручьями, долины которых заросли густым кустарником. По свободному пространству шириной метров триста – четыреста от реки в сторону открытой степи двигалось стадо. Это были, конечно, олени, но какие-то странные – явно не те, которых спустя тысячи лет будут пасти северные народы.
Не в силах придумать ничего лучше, Семен решил устроить засаду прямо здесь – на ровном месте, на пути стада. Он опустился на одно колено, положил справа копье, слева посох и приготовился ждать. Основной расчет был на то, что одинокую неподвижную фигуру, торчащую на открытом месте, олени не воспримут как опасность. Тем более что двигаются они по ветру, а не против.
Вел стадо самец более чем солидных размеров: высотой в холке не менее двух метров и с рогами размахом метра два с половиной – три (как он их таскает?!). Когда Семен смог его хорошенько разглядеть и оценить размеры, у него возникло сильное подозрение, что он, пожалуй, погорячился, проявив интерес к этим животным. «Наверное, это те самые „большерогие олени“, которые были когда-то очень широко распространены, а потом полностью вымерли вместе с мамонтами. Кажется, они не являлись объектом повседневной охоты ни у неандертальцев, ни у кроманьонцев. Теперь понятно почему. Куда я-то лезу?! Но с другой стороны… Жизнь, как известно, только миг между прошлым и будущим. А у меня она такая, что… В конце концов, я же не утопился не потому, что не хотел, а потому, что не смог – духу не хватило. Так с какой же стати я должен… Мне нужно добыть какое-то крупное животное, но ни один нормальный олень или антилопа меня на бросок копья не подпустят. А эти – могут. Они просто мало кого боятся. Другого шанса не будет, и не надо пудрить мозги самому себе».