– Тайн бытия много. Низшие известны всем взрослым, а высшие…
– Доступны немногим?
– НУЖНЫ немногим. В том и проблема с тобой, пришедшим из будущего, – понять, каков твой уровень посвящения. И дать тебе его.
– Вот даже как?! А если я и нижними не владею, то как вы сможете определить мой верхний уровень?
– Спрашивай, – пожал плечами старик, – и все станет ясно.
– Все что угодно?! И никто не будет смеяться?
– Похоже, ты боишься чужого смеха больше, чем оружия… – Художник помолчал, потом закончил: – И наверное, правильно делаешь. Но через это нужно пройти. Или не проходить – это твой выбор.
– Что ж, – улыбнулся Семен, – тогда я сделаю его! Можешь смеяться надо мной, можешь обзывать глупцом – я все равно в это не поверю, потому что знаю, кто самый умный и самый красивый в Среднем мире!
Старик прищурился, всматриваясь в его улыбку:
– Да, ты на самом деле не хочешь быть как все. Ты действительно считаешь себя одним из лучших. Но сомневаешься. И всю жизнь доказываешь это себе и другим. Или только себе?
– Послушай, Художник, – смутился Семен, – я, честно говоря, как-то не задумывался. Это так важно?
– Конечно. От этого зависит твой уровень посвящения. Ты должен знать ответ хотя бы для себя. И тогда поймешь, о чем нужно спрашивать.
– Но кое-что я уже понимаю. Можно?
– Да.
– Почему рисунки в пещере? Снаружи много хороших поверхностей, там люди могли бы все время видеть их.
– Рисунки не для людей. Не для живых людей. Здесь нет ничего такого, чего они не могли бы видеть сами, пребывая в Среднем мире.
– Тогда для кого?!
– Для тех, кто ушел в прошлое. Для тех, кто остался в Нижнем мире.
– Для умерших?
– Для живущих в Нижнем мире. Я даю им то, чего они лишены.
– Животных и охоту на них?
– Красоту жизни этого мира. Передать им степь и горы, леса и реки я не могу – только красоту.
В попытке понять две эти короткие фразы у Семена чуть крыша не съехала. «Ну, почему мои бывшие современники считают, что эти люди обходились словарем Эллочки-Людоедки?! Тут же черт ногу сломит! Словом „красота“ можно лишь приблизительно перевести обширное и емкое понятие – нечто вроде квинтэссенции, животворящей сущности бытия. Таких терминов, как „лес“, „горы“, „степь“, „реки“, просто не существует, а есть обозначение как бы основного, фонового проявления материального мира. И в довершение всего, местоимение „я“ использовано не в единственном числе, но и не во множественном – понимай, как хочешь: множество „я“ или дискретное „мы“. С такими понятиями, как „Нижний“, „Средний“ и „Верхний“ миры, можно только свыкнуться, приняв за аксиому их условность, поскольку на самом деле ни один из них не выше другого и не ниже. Вплетенные в них представления о „прошлом“ и „будущем“ вообще понять без бутылки невозможно, поскольку то и другое существует как бы одновременно – при весьма своеобразном представлении о „времени“, разумеется».
В общем, осмысление услышанного Семен решил оставить на потом и задал следующий вопрос:
– Люди, как я понял, редко убивают мамонтов. Но их рисунков очень много. Вы обкладываете жилища их челюстями, подпираете кровли их бивнями, накрываете уходящих в другой мир их костями, чтобы они смогли вернуться. С этими существами связана какая-то тайна?
– Тайна есть у всякого сущего. Известное одному перестает быть для него тайной, оставаясь ею для другого. Черный Бизон рассказал, что ты знаешь многое. С чего начинается тайна для тебя?
– Ну… не знаю… – в который раз растерялся Семен. – Кусок мяса, размером с кулак, очень большой, если ты ешь зайца, но такой же кусок надо считать маленьким, если он отрезан от туши бизона.
– Тогда покажи мне свой кусок, – улыбнулся Художник и отодвинулся в сторону. – Покажи, и я скажу тебе, велик он или мал.
Теперь Семен мог видеть изображение, над которым, вероятно, Художник работал перед его приходом. Судя по закрученным бивням, на мокром песке был изображен матерый мамонт-самец. Он трубил, воздев хобот вверх, а бок его был утыкан стрелами.
«Очень эффектно, очень натуралистично, – подумал о рисунке Семен. – Только, похоже, автор ждет от меня не похвалы и не критических замечаний, а явно предлагает какой-то тест. Что же сказать такого умного? Стих? На Атту, помнится, хорошо действовало…»
И он выдал творение, сочиненное «впрок» под впечатлением своей «охоты» на мамонта.
Бурую шерсть теребит тихий ветер,
Ноги могучие в землю уперлись,
Горб к небесам поднимается мощно,
Хобот траву рвет, как горсть исполина…
Долго смотрел я на чудо Создателя.
Щедрость Его мне известна, но все же
Как, для чего сотворилось такое?
Мысль какую хотел воплотить Он?
Может быть, дoлжно мне знать свое место
В мире случайностей, боли и страха?
Помнить ненужность свою, мелкость, слабость
И не гордиться ничтожным успехом?
В мире Срединном у всякого пара,
Что неразрывна в своем отрицанье:
Голод и пища, огонь и вода,
Смелость и трусость, беда – не беда.
Зайцу лиса предназначена жизнью,
Буйволу – волк или тигр острозубый,
Щуке карась изготовлен как пища,
А горностаю – и мыши, и белки.
Лишь человека создал одиноким
Мудрый Творец всех миров и вселенных:
«Существо, только ближним ты нужно,
Все для тебя, но ничто не твое!»
Мысль такая проста до обиды:
Надо ль возиться с ничтожной букашкой?
Может быть, сделал Он все по-другому,
Знанье иное хотел передать мне?
«Мамонт, как ты, одинок в этом мире —
Не для травы же живет это чудо.
Мощь у него, у тебя твоя слабость.
Он – совершенство, а ты безобразен!
Со зверем иль птицей тебе не сравняться,
Все, что имеешь ты, – в ловкости пальцев,
В мыслях – и подлых, и мудрых,
Что копошатся под черепом тонким.
Мало ли этого, чтобы подняться
Над суетою заботы о пище?
Чтобы рискнуть превозмочь эту силу?
Может быть, создал ее для того Я?
Тело свое сделал бурой громадой,
Чтоб ты дерзнул причаститься Создателю,
Обретая бессмертие в детях своих,
Груз разделил Мой и счастье творения».
Что ж, не прошу у Творца подаянья:
Выбор мне дал – и за это спасибо.
Жизнь, как и смерть, на концах моих пальцев,
Что тетиву сейчас спустят. Аминь!