– Эт ты, Митяй, ща у меня получишь – мало не будет! Подбивает он… Отбунтовалось казачество! Вон уж сколько кораблей на Охотск плавает!
Тем не менее было заметно, что Андрей Васильевич не столько возмущен, сколько заинтересован – из сундука в углу он извлек объемистую бутыль и кружки. После первой порции ядовитой сивухи беседа потекла более гладко:
– А ты прикинь, дядь Андрей: испидиция эта след год уйдет. Над камчадалами опять насилье начнется. А они до той поры уж воли отведают, об указах прознают – ведь и изменить могут, а?
– Могут.
– Оне ж нонеча не то что давеча, а? По-нашему балакают, в избах живут, а кой-кто и бой ружейный прознал.
– Есть тако дело.
– Коли разом поднимутся, ведь и перебить могут всех православных-то, а?
– Если разом, то могут, конешно.
– А ежели не всех? Ежели с тойонами ихними сговориться…
– Ты чо?! – вытаращил глаза Шубин. – Отродясь такого не бывало!
– Ой ли? Ты, дядь Андрей, Атласова вспомни.
– Дык Володька один ихний улус на другой вел…
– А чо? Велика ль разница? Тут ить чо главное-та? Мнится мне, главное-та, чтоб ясак исправно в казну шел, верно? Главное, чтоб бунта как бы не было, верно? Пущай тойоны сами ясак сбирают, а ты, как главный комиссар, его государю доставишь. Только мимо Якутска, конешно. Бумаг опять же написать побольше – у нас, мол, все по чести, государево дело творим, указы сполняем, лихоимцев изводим, а?
– Ишь чо удумал… Кхе… Гмы… Аки дите несмышленое. Воевода как прослышит, враз войско пришлет – кровью умоемся!
– Эт как же он его пришлет? По зиме с Анадырска? Дык там своих дел хватает. Чукчи балуют, да и коряки, того гляди, в измену вдарятся. Далековато опять же…
– А Охотск на что?
– Экий ты, дядь Андрей… У нас тут пристать корабль может только на Большой да на Камчатском устье. Людей ссадить, груз перетаскать всегда тягость великая. И то ежели с берега пособляют. А ежели нет? Мнится мне, по первости отбиться можно. А там, глядишь, и замириться…
– Замиришься с ними!
– Мудрено, конешно, – согласился Митька. – Однако ж главное-та, чтоб ясак исправно шел. Ну, и подарки кому надо…
Старый сибирский казак опустил голову и задумался. Митька смотрел на него и думал как бы в две головы сразу: прикидывал, какие у него могут быть интересы и тайные желания. Все-таки авантюрист, разбойник, мятежник присутствует в каждом служилом, который смог дожить до седых волос. С другой стороны, способность ударить в спину, переметнуться к врагам – это тоже качества из обычных. Здесь любая власть держится в основном на крови и страхе.
– Ладно, дядь Андрей, ты думай – я тебя не понуждаю. Только честно скажу, что не ведаю, тебя ль правителем сделать али кого еще. Может, тойона какого главарем выставить? А мы вроде как сбоку припека: он голова, а мы шея…
– Федька! – вскинул голову Шубин. – Федька Харчин с Еловки!
– Эт который Харучем до крещенья звался? Во-во, дядь Андрей, и я про него подумал. Неистовый он, двуличный, однако ж с понятием!
– Кровь немалая прольется… Не сносить нам голов!
– Эт ежели бунтовать, то непременно, – кивнул Митька. – А ежели за дело государево биться, может, и сносим? Я тут указ один старый раскопал – кажись, его не отменяли. Списал я его, коли хошь, зачту.
– Ну, зачти… Э, погодь-ка! Чо ты зачтешь-та, коли грамоты не разумеешь?!
– Разумею, дядь Андрей, – улыбнулся Митька. – За десять лисиц обучился. Поведать о сем?
– Врешь, поди… Ну, сказывай!
* * *
В Большерецке казенный груз принял Ричард Энзель. Этот обруселый англичанин в экспедиции числился штурманом, но, пока строился и плавал «Святой Гавриил», он занимался делами на суше. В 1726 году, на последнем отрезке пути между Якутском и Охотском, экспедиция оставила массу снаряжения и продовольствия. Вот Беринг и поручил Энзелю этим грузом озаботиться: что нельзя доставить в Охотск, то вернуть в Якутск, поскольку за каждый пуд придется отчитываться. Осилив эти дела, штурман готов был плыть через море на Камчатку, но старая лодия оказалась едва живой, и пришлось ее очередной раз ремонтировать. С этим кое-как справились, вышли в море, но вскоре и вернулись – ветры были сильные и «противные». Вторая попытка оказалась более удачной – добрались-таки до Большерецка.
В общем, англичанин хлебнул русского лиха полной мерой и был уже опытным сибиряком-дальневосточником. Митька быстро нашел с ним общий язык, прозрачно намекнув, что является доверенным лицом господина капитана в кое-каких неофициальных делах. Коммерческие наклонности Беринга не были для Энзеля секретом. Он готов был присоединиться к затее, но не располагал личными средствами – ну разве что самою малостью. Во всяком случае, брать под свое командование он Митьку не стал, а предоставил ему заниматься чем пожелает. А пожелал Митка в первую очередь проведать свое хозяйство, поваляться на любимом топчане и попариться в баньке.
Со времен Митькиного «грехопадения» в Большерецке дважды сменилось начальство, часть служилых-годовальщиков уехала на большую землю, вместо них появились новые. Непосредственной опасности для себя Митька не видел, а потому решил с обстановкой знакомиться радикально – взять полтинник и пойти в кабак.
Кабак был заведением государевым, но со своими законами и правилами. В долг тут не поили – только за «наличные», то есть в основном за меха. Однако одолжиться можно было у целовальника, который на этот момент как бы становился частным лицом. В азартные игры играть здесь (как, впрочем, и везде) было строго запрещено. Но запрет всерьез касался только служилых, а к обывателям был мягок, так что всегда можно было свалить грех на кого-нибудь из присутствующих. Ну, а если игра идет по-крупному, то можно поставить мальчишку-холопа, чтоб посматривал, кто там идет по улице. Целовальнику с этого, конечно, лишняя мзда.
На сей раз в богоугодном заведении было сравнительно тихо. Табачный дым стоял коромыслом, горели жировые светильники. За всеми столами сидел народ и… делал вид, что пьет и закусывает. Среди мисок и кружек лежали соболиные и лисьи шкурки. Близких друзей-знакомых Митька не высмотрел, хотя некоторых присутствующих давно знал.
– Здравы будьте, православные! – приветствовал он публику. Ответа не последовало. – Не признали что ль?! Я ж Митька Малахов!
– Эк сказал… – послышалось невнятное бурчание откуда-то из полумрака. – Малахов-то Митрий ныне немцам служит…
– Во-она чо-о-о! – догадался служилый. – Да не выдам я вас, не ссыте! Хошь, перекрещусь?
– Ну, крестись…
Интерес к прибывшему сразу пропал, зато на столах появились карты и деревянные стаканы, в которых трясут кости.
– Други, возьмите в кон по маленькой! – сунулся Митька к ближайшему столу.
И тут же был ухвачен за рукав целовальником: