– Ты чо, служилый, играть суды пришел?
С хозяином заведения и с местными правилами поведения Митька, конечно, был знаком. В данном случае от него традиционно требовали сначала взять выпивку, а потом уж приступать к игре. А то ведь клиент проиграется, пить ему станет не на что, и заведение недополучит прибыли.
Долгов здесь у Митьки почти не было, так что чарку вина он получил полную до краев. Отхлебнув пару глотков, чтоб не расплескать, он занюхал пойло рукавом парки, а потом из рукава же извлек пушистый соболиный хвост. Помахивая этим хвостом, стал смотреть, как другие играют. В конце концов на него вновь обратили внимание:
– Ставь, чо зря пялишься!
– А против?
– Во! – Против Митькиного хвоста выставили светлую, то есть дешевую, соболиную шкурку, лишенную хвоста. – Как раз к ей будет – гы-гы-гы!..
– Принято, – вздохнул служилый.
Судьба ему улыбнулась: против «чиквы» лег его «петух». Хвост Митька убрал в рукав, а шкурку снова поставил и… проиграл: «тройка» перекрыла его «голь». Тогда он опять достал хвост, поставил его на кон и выиграл, причем с солидным счетом – «полняк» против «чиквы»! Естественно, после этого Митька поставил и хвост, и шкурку разом… Ему выпала «голь», а сопернику – «с пудом»! Окружающие предложили Митьке развязать мошну или освободить место.
– А в долг?
– Чо, хреново платят немцы? – злорадно заулыбались бородатые лица. – У Трески проси – он-то, небось, богатый, всю жисть начальников возит!
– Где ж я возьму того Треску?!
– Да вона сидит!
В темном углу возле бочек действительно кто-то сидел – с кружкой в одной руке, с трубкой в другой. Столиком ему служила тополиная колода, на которой рубили мясо и резали юколу. Чурбачок – второе посадочное место – лежал на боку в знак того, что посетитель не жаждет иметь собутыльника.
Митька подошел как раз в тот момент, когда сидящий затянулся. Красноватый огонек трубки осветил снизу седые усы, круглый мясистый нос, глубокие морщины на бурой коже лица.
– Здрав будь, Никифор Моисеич! – громко приветствовал он морехода.
– Спаси Бог! – недружелюбно ответил Треска и добавил еле слышно, почти не шевеля губами: – Где шляешься? Второй день жду!
– Одну полтину тока! – громко сказал Митька. Он поднял чурбачок и уселся на него, почти касаясь колен собеседника. – На той седмице отдам! Святой крест!
– Барабару за Сонным камнем знаешь? – еле слышно спросил Треска и добавил в полный голос: – Добро б на дело!
– Эт где Жмуровы лабазы были? Знаю… – прошептал Митька и добавил громко: – Играть боле не буду, тока чарку выпью!
– Проведай ту барабару. И не медли шибко, – шепнул мореход и рявкнул: – Сказано: не дам! Уди отсель!!
– Премного благодарен, Никифор Моисеич! – Митька встал и демонстративно поклонился. – Чтоб тебя жена так дома встречала! Чтоб тебя так любушка привечала!
Народ одобрительно гоготнул, а служилый начал пробираться к выходу.
Он рассчитывал хлебнуть здесь вина, послушать сплетни и суждения служилых о нынешнем начальстве, а вместо этого нарвался на какое-то секретное дело. Никифор Треска, как и Мошков, был прислан в Охотск по указу царя Петра лет тринадцать назад. Когда построенная на Ураке лодия, похожая на поморский коч, впервые пересекала Охотское море, Никифор был на ней кормчим. С тех пор он почти каждое лето совершал рейсы между Камчаткой и большой землей – перевозил людей и товары. С Митькиным отцом Треска не встречался, да и с самим Митькой никаких дел никогда не вел. Так по какой нужде он заставляет малознакомого казака поздней осенью, в великий холод и мокрость, плыть три десятка верст до устья, а потом выбираться обратно?! Что можно делать в это время в промысловом шалаше на заброшенной «рыбалке», от которой давно отошла река?
Близ устья реки Большой места были гиблые – низкие, открытые всем ветрам. Солнечной погоды тут и летом почти не бывало, а уж осенью… В общем, по дороге Митька насквозь промок, продрог и изматерился. Обида была еще и в том, что он вполне мог бы прихватить с собой пару своих холопов, чтоб самому не трудить руки шестом. Однако втроем из острога не уйти незамеченными – обязательно будут вопросы. К тому же камчадалы тайн хранить не умеют, тем более тайн русских. В общем, пришлось плыть одному, набрав еды и одежки на все случаи жизни. И вот вдали, сквозь туман, показалось черное пятно – борт лодии, поставленной на зимовку. Теперь оставалось найти обмелевшую протоку, по которой, если повезет, можно добраться до старой «рыбалки».
Вскоре Митька увидел на горизонте скопище криво торчащих свай с остатками развалившихся балаганов наверху. Пару раз он утыкался в мели, и приходилось возвращаться назад. В конце концов он подобрался к крайним строениям метров на пятьсот и решил дальше идти пешком. Там было место, где из русловых наносов выступал метра на два длинный корявый камень. За ним можно было укрыться от ветра с моря, чем и воспользовались когда-то рыбаки, построив шалаш-барабару.
Никаких признаков человеческого присутствия вокруг не наблюдалось – только ветер вперемешку с дождем и туманом. Скрипя зубами от досады на собственную глупость, прикрываясь капюшоном от ветра, Митька пробирался вперед, пока не оказался с подветренной стороны камня. К его боку были прислонены слеги, поверх которых навален всякий хлам – ветки, трава, куски коры. В отличие от прочих, это сооружение, похоже, недавно кто-то подновлял, а может быть, так только казалось.
Митька опустился на корточки недалеко от входа, откинул с головы капюшон и стал приходить в себя после борьбы с ветром – здесь почти не дуло: «Ну чо, чо он меня сюда спровадил?! Груз, что ль, привез какой контрабандный? Винища бочку иль табаку куль? Толку-то от них… Да и я тут при чем?! Бля…»
В общем, Митька был почти уверен, что оказался жертвой какой-то подставы или неумной шутки. Против воли он начал уже сочинять впрок добрые и ласковые слова, которые скажет по возвращении Треске, прежде чем начнет его бить. Нужно было заглянуть в шалаш для очистки совести и сматываться отсюда.
– Ну чо, – проговорил служилый, – хто там живой имеется?
Как ни странно, но из барабары прозвучал ответ:
– Хто надо! Сам назовись, нито стрельну!
– Во бля! – опешил Митька. – У тя там пищаль иль фузея? Не промахнесся?
– Пистоль.
– Да ты чо?! – радостно подался вперед служилый. – Дай глянуть!
– Сиди где сидишь, не шуткуй… – Невидимый собеседник не договорил – раздался его хриплый надсадный кашель.
– Лихой, видать, ты стрелок, дядя! – насмешливо проговорил казак. – Да не ссы, бить не буду. Митька я Малахов, Иванов сын.
– Щенок… Хрен ли сразу не сказал?!
В шалаше обозначилось шевеление, а потом наружу начал выползать человек – взлохмаченная полуседая голова с залысинами, плечи, прикрытые темной засаленной тканью… Митька увидел наконец лицо и обомлел: