Тимофей Михайлович оглянулся на охранников.
У-у-у, вражины! Стерегут!
Он задумался.
И сам же ответил. Нет. Не может быть!
Ведь спрашивал он Захара в городе, хорошо распытал. Обо всем, что знали только они вчетвером и никто более. Ответы были правильные, верные ответы. Значит, действительно, красноармейца воскресили, а не просто паренька с ликом похожим подобрали, да к казаку привели… Или не убивали даже, а только…
Что же они сделали?
Его прошиб пот. А что если тело друга с погоста подняли?! Как упыри?! Так что отвечать может, а душа уже вон улетела?
Казак незаметно перекрестился.
Не-е-е… Не могло такое случиться. Держал он Пригодько за руку – та теплой была. Да еще, когда красноармеец клялся, он серебряный крест подъесаула, освященный в церкви, в ладонях держал. Упырь бы не смог, значит, чист Захарушка перед Создателем.
Отлегло на душе…
Ладно. Главное нынче – выполнить задание супостата чернявого. А там они с Захаром, да еще и Костю с Улугбеком отыщут…
Он не переставал разминать пальцы, согревая их для предстоящего дела.
Мысли, меж тем, роились без остановки.
А что, если…
За спиной засопели тюрки охраны. По-прежнему двое из них топтались рядом, а двое оставались в лагере, разбитом в сотне шагов отсюда. Там скалы хоть немного укрывали от осеннего горного ветра.
Тюрки нервничали.
Двери, ведущие на площадку, где должен был появиться враг "Одина", приоткрылись.
Первыми выскользнули слуги с жаровнями, полными углей. Следом потянулись стражи с обнаженными саблями. Они проверили каждый закуток, осмотрели стены и скалы поблизости.
Горовой вжался в камень. Гарук и его напарник юркнули за гребень скалы. Вроде должны за спиной стоять, следить, чтобы справил все, как надобнать, а едва должен враг появиться, прыснули, как зайцы от волка.
Подъесаул повел стволом, ловя в прорезь прицела дверь.
Стражи ушли, оставив пустую площадку на откуп ветрам.
Казак глубоко вздохнул, успокаивая дыхание. Медленно повел курок. Врага надо бить в прорезе двери, там, где он освещен хорошо.
Первым из проема появилась фигура, закутанная в длинный стеганный халат. На голове не было белой чалмы, и казак вернул прицел обратно на створ двери.
Вот и тот, кого приказали застрелить. Казак не задумывался, чем этот старик провинился. Приказано – исполнить! И без сантиментов. На войне надо воевать…
Горовой упустил момент, когда фигура была на фоне света. Что-то отвлекло. Что-то знакомое настолько, что заставило дрогнуть руку.
Он пригляделся к тому, кто вошел на площадку первым. Сейчас этот крепыш в длиннополом стеганом халате стоял точно по центру площадки. Руки сведены за спиной, а сам человек покачивается на пятках. Во всем это было нечто неуловимо знакомое. Родное до боли.
Казак всмотрелся, примечая детали. После чего широко улыбнулся и опустил ствол.
За спиной послышался шорох. Гарук удивленно просипел:
– Зачем ждешь?
Казак медленно развернулся к сторожу. Винтовка скользнула на изгиб локтя, повернувшись к крепости безопасным прикладом.
– Я ошибся, Гарук.
– Что ты говоришь?! Ты не смог?! Но ведь, Хозяин сказал, что должен быть гром?!
В его руке сверкнула сабля. Казак сдвинул прицел.
– Я просто не в того целился.
Выстрел разорвал тишину ущелья.
Степняк, почуяв опасность, попробовал прикрыться лезвием. Пуля вошла в его грудь, отбросив тело на пару шагов. Подъесаул торопливо передернул затвор.
Сунувшийся следом второй караульный сумел увернуться от свинца. Но чтобы напасть на плюющегося огнем пленника, его духа уже не хватило. Тюрок бросился вниз, в лагерь.
Казак дослал в патронник третий патрон и хладнокровно свалил бегущего выстрелом в спину.
Пара охранников, выбравшаяся из-под войлочных накидок, увидев смерть товарища, схватились за луки.
Еще один выстрел, и третий кочевник завалился на спину, хватаясь за грудь. Последний из тех, кто должен был охранять призванного из будущего убийцу, бросился бежать.
Горовой словил мельтешащую фигуру в прорезь прицела, надавил спуск курка.
Сухо щелкнул боек. Магазин пуст.
Казак выдохнул, следя, как удаляется противник. Внизу, в селе, оставались лошади. Теперь у тюрка стало на четыре заводных коня больше, назад не поедет – помчится.
Он вернулся к краю скалы, присел на камень. В крепости царила суета. Зажигались факелы, сновали люди. Старец в белой чалме исчез в недрах цитадели. Но странно знакомый обладатель халата остался. Он стоял на площадке, вглядываясь в развалившегося на камнях Горового.
Тимофей взмахнул винтовкой.
Человек на той стороне ущелья подпрыгнул, взмахнул руками и радостно завопил. Эхо множило крик, наслаивая звуки друг на друга, преломляя и выкрадывая смысл.
До подъесаула долетали только обрывки. Но хватило и их.
– Ти-мо-фей!
Для казака этого было достаточно.
Когда Костя вернулся в квартиру, он застал уже достаточно привычную картину. Улугбек Карлович, обложившись книгами и тетрадями для записей, что-то азартно печатал на старом ноутбуке.
– Опять в Интернете шаритесь, профессор?
Сомохов коротко кивнул, не отрываясь от занятия.
– Забавно, когда с тобой спорят, ссылаясь на твои же труды, – ученый удовлетворенно хмыкнул и повернулся, наконец, к товарищу. – Как прошла встреча с банкиром?
– Еще одну саблю вдул.
Костя поставил кейс и двинулся к бару.
…С момента возвращения из Турции, друзья развили активную деятельность.
С помощью Тоболя, так и не оставившего надежду на приключения, Костя активно пристраивал раратеты. Сабли, старинные монеты, посуда продавалась через аукционы антикварных домов. Большинство вещей шло через Америку, где для работы даже наняли пару агентов. Но такой выброс новинок не остался незамеченным. В среде частных коллекционеров и музеев росло убеждение, что некто сумел заполучить редкий клад одиннадцатого века, открыл новую Трою с ее сокровищами Приама. Чтобы не обрушить рынок, приходилось придерживать часть монет, тщательно контролировать, чтобы спрос не перенасытился и не наступило резкое падение цен. Отслеживать это доводилось на местах, и Костя в последнее время часто летал за границу.
Ученый оказался предоставлен самому себе, чем и не преминул воспользоваться. Неделю он просто изучал окружающую жизнь, прогуливаясь по Москве и пропадая в библиотеках, где открыл для себя недра Интернета, целиком захватившего неизбалованного средствами коммуникации ученого.