Ливка бросила взгляд через плечо, убедилась, что курс верен.
– Спи, малявка… Как тебя там зовут? Орнелка? Спи, – сербка подналегла. – Нам только до Снурого острова дойти до вечера. А там Вук Сивый за сетями своими на баркасе придет. Неужто он дочку брательника своего до дома не доставит?
Она всмотрелась в лицо задремавшей малышки. Курносое, милое. Кучеряшки забавные. Одно слово – малявка.
Ливка прикрыла веки, чтобы солнце не слепило глаза. Единственный слушатель заснул, болтать больше не с кем. А ведь столько обсудить еще надо бы.
Ведь все-таки странный этот дедок был. Вроде и обычный жопоголовый, а ведет себя не так. С юнаками водится. А где это видано, чтобы турки с гайдуками дела имели? Денег дал… Не иначе, как его османы сами за что-то выгнали…
Может, за колдовство? Ведь бормотал он что-то ей вослед? Как заклятие накладывал…
Как же это звучало то? Ливка тихо прошептала:
– Солнны, солнны жжху, колю, колю клю?
Девушка встряхнула рыжими непослушными кудрями и крепче ухватилась за весла.
Сначала Барис просто рассмеялся над его предложением. Потом рассердился и долго орал. Затем выслушал снова и задумался.
Алексею пришлось уговаривать брата еще добрый час, прежде чем предводитель гайдуков неуверенно кивнул.
Потемкин привалился к валуну. Половина дела сделана.
Отряд ночевал в балке недалеко от города. Костров не разжигали. Горцы, привыкшие к спартанской обстановке, кутались в шерстяные плащи и грелись огненным лозовачем, изредка прикладываясь к пустеющим баклажкам. Кто-то чистил кинжал и проверял, хорошо ли смазаны ножны, другой правил заточку. Большинство спало.
К утру предстояла вылазка в город.
Первоначально арамбаши планировал захватить один из рыбачьих баркасов, на нем заплыть на территорию порта, притаившись, дождаться возвращения Айхана, застрелить его и, устроив пальбу и шум, прорываться через ближайшие ворота в горы.
Алесей предложил более сложный, но и менее рискованный вариант.
…Через час после рассвета к западным воротам Котора подъехала необычная процессия. Пятеро бородатых мужчин в крестьянских одеждах подвели к охраняющим город стражникам мула, запряженного в тележку со свежесрубленным дешевым гробом. Отстояв положенную очередь за желающими попасть на рынок жителями окрестных деревень, все пятеро постягивали шапки и выстроились перед командующим досмотром пожилым янычаром.
– Что тут у нас?
Располневший на мирной службе стражник взялся за крышку гроба. Сопровождающие сербы загомонили, но не стали мешать досмотру.
– Фу-у-у… – из-под крышки дохнуло запахом разложения. – Он же уже смердит! Куда вы это тащите?!
Вперед вылез пожилой, но кряжистый, как столетний дуб, дед.
– Уважаемый ага, это ж Симон, наш земляк… Он родом отсюда, да заженихался до нас, в Лаворицы. Когда помер, три дня назад, то сказал сыновьям и мне, куму его, чтобы отпевали, значит, его только в том храме, где и крестили… Вот…
Старик протянул завернутые в обрывок холста серебряные монеты.
Янычар одним движением подхватил протянутый платок, брезгливо развернул его, оценил содержимое, хмыкнул и ловко отправил монеты в подвешенный на поясе кошель.
– Дурное занятие, трупы возить… Он же заразу какую принести может! Что за то, что он там говорил?! Хоронить в ваших Лаворицах и надо было!
Глупые крестьяне не подымали склоненных голов, так что монолог турка пришелся лишь в стриженные затылки.
Стражник осмотрел фигуры неутешных родственников. Все сопровождающие были еще крепки, поджары, но… в складках худой одежды нельзя было спрятать ни кинжала, ни другого оружия. Быдло! Янычар раздраженно буркнул:
– Понаехали тут.
Но дорогу уступил. Путь в город был свободен.
Когда процессия отъехала от ворот, погонщик вместо того, чтобы держать путь к поставленному на склоне горы храму, развернул мула в сторону базара. Все крестьяне придвинулись поближе к гробу. Стало заметно, что многие из них сильно нервничают. Самый молодой из родственников потирал вспотевшие ладони, другой теребил тесьму пояса.
Лишь старик, назвавшийся кумом покойного, не выказывал признаков волнения.
– Тут, – еле слышно произнес старик, и двое из парней молча отстали от группы.
Один из них уселся у ступеней ближайшей к рынку мечети, второй двинулся к дому напротив.
Еще пара отбилась от них при повороте к южным воротам города. Один из крестьян зашел в лавку торговца готовой одеждой, второй постучался в дверь горшечника.
Сам старик остановил повозку с мулом у дома местного столяра.
Айхан Озтюрк только начал степенную беседу с подошедшим покупателем, как у его навеса остановился странный посетитель. Седобородый, согнутый годами старик в видавшем виды халате взялся за сложенные на прилавке образцы тканей, покрутил в руке мерную палочку, поддел краешек развороченного тюка.
Рядом напрягся телохранитель. Старый венецианский вояка, проведший в походах добрый десяток лет, нутром чувствовал опасность.
Айхан доверял этому чувству своего слуги. Доверял, но не следовал слепо. Да и отогнать человека, на голове которого белеет тюрбан совершившего хадж, купец не мог. Соседи, правоверные мусульмане, не поймут.
Купец подхватил со стоявшего у правой руки блюда горсть изюма, отправил его в рот и поискал глазами Ильхана, своего верного помощника.
– Что угодно? – подскочивший подручный заметил знак хозяина и начал теснить оборванца в сторону от прилавка.
Вместо ответа, просьбы о милостыне или еще какой ерунды, старик остановился, как вкопанный, нагнулся к лицу приказчика, всмотрелся в него и громко выдохнул:
– Слава Аллаху! Хоть этот выживет!
– Что? – оторопел Айхан.
Его работники лишь рты открыли на такую тираду.
Наемник-итальянец без приказа ступил вперед, закрывая хозяина телом.
– Что ты хотел сказать, уважаемый хаджи? – Озтюрка неожиданно взволновала фраза, оброненная каким-то прохожим оборванцем.
– Ничего, купец… – старик окинул взглядом невысокую фигуру и добавил. – Боюсь, что для тебя – ничего хорошего.
Он повернулся, чтобы уйти, но по знаку турка один из его приказчиков уже заступил дорогу.
– Ты куда-то спешишь, хаджи? Так не терпится сбежать, что даже не хочешь дать ответ на мой вопрос? Или ты из базарных говорунов, которые любят набивать себе цену, вываливая на людей тайны и придумывая то, чего нет и не было?!
Старик остановился и, склонив голову на бок, уставился на взопревшего на солнце купца.