Но этот вел себя тихо. Возможно, он слишком сильно грохнулся мордой об асфальт, чтобы выступать. Во всяком случае незнакомец покорно позволил поставить себя на ноги и, когда его подтолкнули, стал переставлять ноги по направлению к особняку. Из окна смотрели на эту сцену Еляков и Мысловский. Мельников показал «рот-фронт». Все шло как надо.
Капитан встретил его в дверях.
— Пан надхорунжий говорит, что тут есть очень душевный подвал. Как раз для таких разговоров.
Подвал был и в самом деле что надо. Глубокий, добротный, с бетонным полом. Два забранных решеткой узких окошка располагались где-то под самым потолком. В углу стояли две ржавые бочки.
«Языка» втолкнули в подземелье — и Еляков внимательно осмотрел добычу. Это был молодой парень, как сказали бы у нас, допризывного возраста. Одет он был, в отличие от большинства жителей Варшавы, которых они видели на улицах, довольно прилично. Парень явно еще толком не понимал, что происходит.
— Ну, рассказывай, — сказал Еляков зловещим голосом, а Мельников еще более зловеще перевел.
— Что… Я ничего не знаю…
— Ты не понял, куда попал, видимо. Я капитан НКВД. Слышал про такое учреждение? Здесь нет подвалов Лубянки, но и этот сойдет…
Еляков вообще-то принадлежал другому ведомству. Но о НКВД были наслышаны все. На то и был расчет.
— Я… Я ничего не сделал.
— Конечно, совсем ничего. Следил за нами. Кто тебе приказал? Говори, сука!
Тут перевода уже не требовалось. Парень начинал понимать, что с ним не в игрушки играют.
Но он мялся. Явно кого-то он то ли боялся, то ли просто не хотел закладывать.
— Я еще раз повторяю вопрос, — это встрял Мысловский и кивнул на Мельникова: — Видишь вот этого парня? У него здоровенные эсэсовцы плакали и просили, чтобы им ускорили смерть. Так ты думаешь — мы тебя не заставим заговорить?
Мельников, подыгрывая, постарался напустить на свою морду самый свирепый вид.
Мальчик все еще пытался играть в героя.
— Я не буду разговаривать с предателем Польши…
— Это я предатель? — тихим, шипящим голосом сказал надхорунжий. — Я предатель? Который с оружием в руках свою страну освобождал вместе с русскими товарищами? А твои дружки сидели в Лондоне и интриги плели? Которые теперь согласны, чтобы жители Варшавы с голоду подохли — лишь бы не брать помощи от русских? А теперь вы сюда приперлись и поддерживаете бандитов, которые убивают женщин и детей. Это ваша борьба за свободу Польши? В общем, так. Мне с тобой разговаривать некогда. Я оставлю тебя наедине с русскими товарищами — а уж они большие мастера развязывать языки. Только потом уже дорога тебе будет одна — в Россию поедешь. В Сибирь. — И Мысловский сделал вид, что уходит.
Это было сильно. Все-таки надхорунжий для этого парня был своим, поляком. А остаться наедине с двумя жуткими русскими из не менее жуткой организации — это шпику явно не улыбалось. Тем более что Мельников всеми силами изображал из себя тупое свирепое чудовище, которому человека на куски разодрать — что клопа раздавить.
— Не надо… Я все скажу…
— Итак, по порядку. Кто тебя послал?
— Ковалевский.
— Это один из деятелей Национальной партии. Не на первых ролях, но имеет сильное влияние. Мы давно подозреваем, что он занимается чем-то темным. Но пока что брать его за жабры не велено. Политика… — пояснил Мысловский русским товарищам.
— Ты — член Национальной партии?
— Да… Люди из АК меня прятали при немцах, когда ребят моего возраста стали угонять на работу в Германию.
— Ты просто член этой партии?
— Нет. У нас есть группа. Ковалевский объяснил, что нужна более решительная борьба. Тогда за нас вступятся англичане и русские уйдут.
— Уже лучше. Что нужно было сегодня делать?
— Нужно было узнать, кто к вам может прийти.
— Конкретно?
— Мне Ковалевский называл пана Пинского. Мне его показали.
— Ваша группа связана с партизанами?
Парень снова замялся.
— Давай-давай. Начал говорить, так не останавливайся!
— Да, я несколько раз встречался с их людьми. Но я ничего больше не знаю. Мне говорили, куда идти и что передать. И все.
— И ты все это делала из чистой идеи? Тебе ничего не давали?
— У Ковалевского есть продукты и вещи. Он нам их дает.
— А, то-то ты одет, словно вчера из Лондона. Что с этим будем делать? — спросил Мысловский.
— Что? Отпустим. Сергей, скажи ему, чтобы валил отсюда на все четыре стороны. Будут твои руководители спрашивать — расскажи все как было. Понял? Ты уж прости, парень, мы ошиблись. Ваша политика — это ваша политика. Нам руководство лезть в нее запретило. Так что разбирайтесь сами со своей Польшей.
Еляков говорил как можно добродушнее. Можно было подумать, что ему и в самом деле больше ничего от этого парня не нужно. А в самом деле — что с него взять?
— Ну, не понял? Пошел отсюда!
Сообразив, что его отпускают, парень исчез за дверью. Слышно было, как бегом помчался по улице.
— Пан надхорунжий, вы сможете обеспечить наблюдение за этим самым Ковалевским?
— Я думаю, это возможно. А вы полагаете, то, что вы сделали, разумно?
— А какой смысл брать к вам и трясти этого парня? Куда он денется? А так — у нас есть надежда, что этот Ковалевский задергается. Что он за человек?
— Политикан. Убеждений, по-моему, никаких. Скорее всего, он связан с английской разведкой.
— Политиканы — народ нервный. В любом случае, других способов быстро распутать этот клубок я пока не вижу. Но получается, эти люди знают про Черный лес, но, по-видимому, знают очень мало. Все ищут вход и никто не может его найти.
— Хорошо. Я пойду распоряжусь, чтобы за Ковалевским установили наблюдение.
Они снова поднялись в гостиную. Надхорунжий достал откуда-то бутылку коньяка и кружки и разлили жидкость.
— За успех. — Когда выпили, он внезапно выругался, путая русские и польские ругательства: — Вот ведь сволочи! Просто зла на них не хватает. Эмигрантское правительство, мать их. Которое в тридцать девятом сбежало, когда солдаты на фронте еще сражались. А уж что в Варшаве творилось в сорок четвертом, когда эти умники из АК подняли восстание…
— Пан надхорунжий, а вы там были? — заинтересовался Мельников.
— Пришлось. Меня туда направили от командования Войска Польского для координации действий. И такая координация получилась…
Август 1944 года, за год до описываемых событий, Варшава
Ситуация с восстанием с самого начала отдавала абсурдом. Мысловский служил в разведотделе одной из дивизий Войска Польского. И он знал, что лидеры АК, начав восстание, даже не соизволили сообщить о готовящемся выступлении командованию Красной Армии. Так что, посылая Мысловского в Варшаву, начальник разведотдела матерился на польском и русском. Потому что никто не понимал — что там происходит и что повстанцы намерены делать.