— Это значит, что, справившись с ним, мы заполучим еще одну Черную Кость.
— Ты знаешь, где искать, урус? — вмешался Огадай.
Хан жаждал действия и не скрывал нетерпения.
— Знаю. И смогу указать дорогу. Самую короткую. Готовьте войска к походу. Прямо сейчас. Пойдем по Темной Тропе. Ваше величество, — взгляд Угрима вновь остановился на Феодорлихе, — распорядитесь взять лестницы и осадные щиты. Они нам пригодятся.
— Будет штурм?
— Скорее всего, да. За Кость придется погрызться.
— А требучет? — деловито спросил Феодорлих. — Камнеметная машина?
— Это лишнее, — с сожалением вздохнул князь. — Она слишком велика и громоздка. Такая махина не поместится на Тропе, а разбирать порок у нас времени нет.
— И куда же мы отправимся, коназ? — спросил Огадай.
— Туда, где много гор, песка и жаркое солнце, — уклончиво ответил Угрим.
— Палестина? — удивленно вскинул голову Феодорлих. — Святая земля?
Угрим криво усмехнулся:
— Вообще-то я бы не стал называть эти земли святыми, ваше величество.
* * *
Тимофей выждал, пока Огадай и Феодорлих, окруженные свитой, удалятся каждый к своему воинству. И только потом спросил:
— Ты не боишься впускать в Острожец чужих воинов, княже?
— Нет, — усмехнулся князь-волхв. — Я впускаю в город воинов разных армий. Латиняне не позволят захватить крепость татарам. Татары помешают сделать это латинянам. К тому же ни те ни другие не смогут без меня воспользоваться силой Кощеева тулова.
На берегах Ищерки ударили барабаны, взревели рога и трубы, зазвучали разноязыкие команды. Две великие рати спешно перестраивались из боевого порядка в походный. Огадай и Феодорлих торопились. Было вообще-то из-за чего.
Тимофей задал еще один вопрос, не дававший ему покоя:
— Княже, скажи, кому Черные Кости могут даровать бессмертие?
На миг Тимофею показалось, будто смоляные зрачки волхва взрезают его и выворачивают наизнанку.
— Тому, кто способен бессмертие взять, — не сразу ответил Угрим.
— Тебе?
Кивок. Сведенные брови…
— Мне.
— И всё?
Угрим холодно посмотрел в глаза Тимофею:
— Если ты хочешь жить вечно, Тимофей, лучше откажись от этой затеи. У тебя все равно ничего не выйдет. Ты не искусен в колдовстве. Тем более в таком колдовстве. Тебе не пробудить силы Костей.
Тимофей покачал головой:
— Мне-то вечная жизнь не нужна, княже. Но вот Феодорлих и Огадай…
— Ах вот ты о чем. — В голосе князя послышалось облегчение. — Да, они считают, что им это необходимо. Они властвуют, а властвующим никогда не хватает времени вдоволь насладиться властью. Но на самом деле и у императора, и у хана шансов обрести бессмертие, о котором они так мечтают, не больше, чем у тебя.
— Ты им не сказал об этом…
— А разве им обязательно это знать? Михель ничего не говорил об этом Феодорлиху, татарский шаман — Огадаю. И это разумно. Когда стремишься с кем-то к общей цели — так удобнее. А когда цель уже достигнута — какая разница, что было сказано, а что нет?
— Но если Феодорлих и Огадай поймут? Если догадаются? Объединятся если?
Угрим улыбнулся, глядя куда-то вдаль.
— Для того чтобы увидеть и понять очевидное, нужно иметь незамутненный взор и открытое сердце. А хан и император ослеплены мечтой о вечной жизни и полны недоверия друг к другу. Оба они в полной мере почувствовали вкус власти, оба они отравлены ею, и оба жаждут большего. Бессмертия и половины мира им уже сейчас кажется мало. Каждый из них желает приложить к своему бессмертию власть над всем миром. Безраздельную, единоличную. Огадай и Феодорлих рассчитывают использовать друг друга, чтобы в итоге получить все.
— А тебя, княже? — спросил Тимофей. — Тебя они тоже хотят использовать в своей игре?
— Нет, со мной они хотят договариваться честно. Любому, даже бессмертному властителю мира нужен верный колдун, чтобы поддерживать власть и продлевать ее столь же долго, коль долго продлится жизнь.
* * *
Просторные темно-зеленые плащи и островерхие соломенные шляпы — вот и все, что разглядел Зигфрид в первый момент. Пять длинных плащей, пять круглых шляп. Пять невысоких фигур у кромки воды. Рук и ног за плотной тканью, в которую кутались незнакомцы, видно не было. Лиц под низко надвинутыми широкополыми шляпами — тоже не различить.
Пожалуй, эти пятеро напоминали огромные грибы даже больше, чем кнехты князя-карпа.
Четверо — двое справа и двое слева — застыли в напряженной неподвижности. Но что-то подсказывало Зигфриду: каждый из них готов к молниеносному действию. В любой момент они могли прыгнуть в воду и в два счета добраться до него. Или вырвать из-под плащей и метнуть серповидные пластины, от которых не сумели спастись даже ловкие люди-тени, преследовавшие Зигфрида.
Только от одного из пятерых — того, кто стоял посредине, — веяло спокойствием, уверенностью и какой-то непостижимой, нечеловеческой несуетностью. Он-то и шагнул навстречу Зигфриду. Качнулась соломенная шляпа. Из-под широких полей блеснули узкие глаза.
Чужое лицо. Пристальный взгляд. Пристальный, властный, требовательный. Тишина и…
«Иди!»
К Зигфриду будто бы обратились из его собственной головы. Не словом. И пожалуй, не совсем мыслью даже. Не привычной мыслью, по крайней мере. Не так, как привык мыслить сам Зигфрид.
«Иди сюда!» Голоса не было слышно. Не было слышно ни звука. Но был безмолвный приказ, которому невозможно противиться.
«Принеси ЭТО!»
И никаких сомнений в том, что именно «ЭТО». Какое именно…
Руки Зигфрида сами, без какого бы то ни было участия хозяина, аккуратно вложили реликвию в покачивающийся на воде ларец и прикрыли крышку. Слабая надежда на то, что нежданных спасителей не заинтересуют Черные Мощи, рассеялась как дым.
Нога Зигфрида вырвалась из вязкого илистого плена. Одна нога, за ней — вторая. И тоже — словно сами по себе.
Шаг, другой…
Превозмогая протестующий — «Не-е-ет! Остановись!» — голос рассудка, барон шел на зов.
А звали его чужие чары, колдовство, неведомая магия.
Он больше не чувствовал ни холода, ни болезненной судороги в левой лодыжке. Он вообще ничего уже не чувствовал. Только…
«Иди!» — настойчиво требовали от него. И это «Иди!» вело, влекло, неудержимо тянуло к берегу. К щелочкам глаз, неотрывно следившим за ним из-под легкой соломенной шляпы. К незнакомому колдуну неведомого народа.
Краем сознания Зигфрид отметил, что вода, только что плескавшаяся у подбородка, едва достает до груди. А вот — и вовсе по колено. А вот уже не мягкий ил, а трава пружинит под ногами.