— В буддизме же монахи живут с женами!
— Не с женами, товарищ Каган! А с монашками — ани. В тех монастырях, где есть монашки. А вы же видите, никаких монашек тут нет.
Нести мясо было трудно, потому что одышка мучала все сильнее. Васильев уверял, что это кончится уже к завтраму, а в лагере велел Пете заняться рацией. «Заниматься» не пришлось слишком долго: красноармеец-радист легко ловил Петины сигналы, а это и было главное — во время похода в определенное время выходить на эти частоты, сообщать, где идет экспедиция.
Пока Петя «занимался», двое красноармейцев сходили к болоту, принесли голову и шкуру антилопы. Васильев велел им выделать шкуру, вырубить часть черепа с рогами и хорошенько обработать солью.
Еще Петя зашел в местный буддистский храм, посмотрел утварь. Все было знакомое, понятное: большой плоский барабан «кенгэргэ» на специальной подставке. Круглый гонг «харанга», больше всего похожий на здоровенную сковороду. Медные тарелки-литавры «цан». Маленькие медные тарелочки «дэншик», соединенные ремешком. Монах показывал Пете храм, объяснял: барабаны и «цан» служат для привлечения светлых божеств, а вот «дэншик» — для неприкаянных злых духов.
Издыхавший от скуки служитель показал и трубы: ритуальную морскую раковину «дунгар», оправленную серебром, многометровую трубу «рагдонг» — ее держат, положив на что-то, после чего извлекают звук, который Петя мог сравнить разве что с задумчивым пуканьем огромного колхозного быка.
— У тебя есть «гианлинг»? — спросил Петя.
И сузились глаза монаха.
— Ты в своей жизни видел «гианлинг»?
— Конечно, видел. И «скула-друм» я тоже видел. Меня долго учили службе богам и духам.
Монах побледнел под многолетним слоем грязи.
— Ты хочешь видеть и «скула-друм»? Зачем тебе?
— Мне интересно, правильно ли у вас делают такие вещи.
Монашек раскрыл рот… закрыл… Петя убеждался, что эти инструменты и правда священные, показывают их не всем… Убеждался и в том, что тибетцы превосходно знают, какое впечатление их обычаи оказывают на европейцев.
Впрочем, ему показали и флейту из бедренной кости человека, окантованной серебром: «гианлинг». И барабан из двух развернутых крышек человеческих черепов, обтянутых человеческой кожей, — «скула-друм».
Монах все приглядывался, что скажет и как посмотрит незнакомый странный человек… Петя смотрел серьезно, внимательно, а потом сказал, что сделаны предметы правильно. Мол, в Петербурге он видел другие — но они были ничем не лучше и не хуже этих. Монаха он оставил озадаченным.
Вечером оказалось, старшина опять перебрал самогона. Васильев еще вчера велел ему сломать и выбросить аппарат… А старшина все тянул с исполнением приказа, пробовал самогон… и перебрал. Видимо, бедняга уже не мог отказаться от любимого напитка.
— Завтра будем судить, — серьезно сказал Васильев.
К вечеру прибыли тибетцы, целый отряд. Они не пошли в монастырь, раскинули черные палатки из плотной, как валенок, ткани. Васильев с Петей и Каганом пошли в лагерь, отнесли ящик сгущенки. Петя переводил: тибетцы сообщали, что готовы, но нет подходящей жертвы, они не знают, будет ли успешным поход.
— Будет жертва, поход будет успешным, — перевел Петя слова Васильева. Он еще не знал, что начальник имеет в виду.
Тибетцы сидели и лежали возле своих низких костерков; огонь в кострах отсвечивал зеленым, варево булькало в глиняных корчагах и все никак не могло упреть. Одно дело было знать в теории, что вода в Тибете из-за низкого давления начинает кипеть не при ста, а при восьмидесяти градусах, и потому все варится медленнее, чем внизу. Другое дело — видеть это своими глазами.
Тибетцы показались Пете мелкими, с несоразмерно широкой грудью. Некоторые спустили с одного плеча свои халаты — ткань на них тоже пошла почти такая же, как войлок, идущий на изготовление валенок. Тела у тибетцев под кожей оказались словно перекрученные веревками. Сразу понятно: очень сильные, исключительно выносливые люди.
Петя, конечно, читал, что тибетцы никогда не моются. Теперь он слышал исходящий от них кислый дух. Оказалось, не так просто наблюдать, как они макают в сгущенку чудовищно грязные пальцы и суют в рот, обсасывают их, как иногда делают дети.
К изумлению Пети, один из тибетцев, почти не отойдя от палатки, присел и тут же навалил под халатом. Так прямо сел и преспокойно покакал. Никто не обращал внимания на дымящуюся рядом кучу, все продолжали есть сгущенку, ждали, когда упреет каша.
Вокруг бродили лошади — мелкие, тощие, с большущими тяжелыми головами. Петя протянул было руку к короткой гриве одной из них; лошадь прижала уши и оскалилась. Тибетцы нехорошо засмеялись. Васильев велел отойти: тибетская лошадь к себе чужого человека не подпустит. Она может и укусить, и ударить — причем не лягнуть задней ногой, а прицельно ударить передним копытом. Редко, но бывает — лошадь убивает незнакомого человека. Тибетцы лежали и смотрели, но никто и не пытался предупредить Петю об опасности.
Позже Васильев спросил, какое они впечатление произвели на членов отряда. Иван сказал, что они дикие и надо использовать их предрассудки. Каган сказал, что тибетцев надо изучать — им тоже предстоит жить в Земшарной республике Советов, они тоже будут строить коммунизм. Петя сказал, что это недобрые люди.
— Это точно! И дикие они, и недобрые. А вот насчет строительства коммунизма, — это надо будет еще посмотреть, на это есть разные мнения.
— Есть одно правильное мнение — марксистское. Такие народы должны сразу шагнуть в социализм.
— Марксисты, понимаешь, тоже думают по-разному. Вот Циолковский, например, полагал — есть народы неисторические. Так думал и Гегель — а это ведь учитель Карла Маркса! Циолковский предлагал, что, если народ неисторический и обучению не поддается, его надо просто истребить. Потому что в таком случае от этого народа толку все равно никакого.
— Тогда надо сначала проверить — обучаемый это народ или нет, — Иван чуть ли не в первый раз заговорил по собственной инициативе. — Потому что сейчас совершенно неизвестно, можно ли чему-то научить этих вот наших друзей…
— Или их детей, — подхватил Петя. — Уж, наверное, если постараться, хоть кого-то да можно обучить. Кадрами бросаться нельзя.
Пете казалось это самым справедливым, да и просто самым «хозяйственным» подходом: попытаться научить первобытный народ грамоте и цивилизованной жизни.
— Может, и можно, — легко согласился Васильев. — Попробовать мы наверняка попробуем.
Каган сидел как-то сжавшись, угрюмо; потом, уже в темноте, ушел за каменную громаду. Петя чувствовал — что-то не в порядке. Он нашел Кагана внимательно смотрящим на звезды.
— Товарищ Каган… Ты хоть мне объяснил бы, в чем дело.
— Да ни в чем…
Повернутое к Пете лицо Кагана было невозможно рассмотреть, только сверкали в свете звезд глаза.