Не то чтобы спокойно… скорее, в состоянии полной прострации смотрел Петя, как с криком навалились тибетцы, растягивая человека на возвышении, как выгнулось вдруг его тело… И как «святой» с огромной силой вскрывал эту выпяченную грудь распластанного человека. Нож шел неровно, застревал на костях, кровь фонтаном хлестала на руки, на лица державших. Впервые Петя услышал звук, издаваемый самим старшиной: вой несчастного в какой-то момент почти перекрыл многоголосый возбужденный крик. И оборвался, когда «святой старец» сунул руку в грудную клетку что-то еще сделал ножом… Вот он вырвал, показал всем окружающим еще сокращавшееся сердце. Опять кто-то дунул в трубу, другой ударил в медную тарелку. Все заплясали, запрыгали.
По эту какофонию, под вопли буддистского «богослужения» Петя видел своими глазами: стоя в луже жертвенной крови, старец стал пожирать еще бьющееся, рефлекторно подергивающееся сердце. Он жрал, кровь стекала по лицу, в этот момент ставшему окончательно похожим на страшные буддистские иконы.
Стараясь не смотреть на то, что лежало в нескольких шагах, Петя пошел прочь. Никто и не думал удерживать. Ноги подламывались, он опять задыхался до черного тумана перед глазами. Приходилось опираться на стенку. По дороге в склад Петя вынужден был присесть на ступеньку. Взрыв жутких воплей позади заставил его пойти дальше, найти бутылку водки. Рука тряслась… Петя с размаху ударил ребром ладони по стене. Вроде помогло, дрожь стала слабее. Еще ударил… Дрожь почти совершенно прекратилась. Тогда Петя одним рывком влил в себя добрую треть бутылки. Руки тряслись, но не сильно, бутылка почти что и не звякала о зубы.
Петя постоял, отходя, ощущая горячий поток водки внутри. Ноги переставали подламываться, руки дрожать. И дыхание восстановилось. Васильев обещал, что через двое суток горной болезни не будет? Вот ее и не стало; водка действовала как на уровне моря. Кажется, ему велели доложить? Тем более вопли утихли. Пока он сидел тут в оцепенении, отхлебывал водку, тибетцы уже расходились; не стало ни «музыки», ни криков.
Петя еще вышел, постоял на холоде… На самом настоящем морозе: солнце зашло, и сразу же стало минус три… Постепенно пробрало до костей, и тогда Петя сделал еще один жгучий продолжительный глоток. Он совсем не чувствовал себя пьяным, хотя внутри сильно согрелся. Светили громадные, почти не мерцающие звезды. Веял ледяной ветерок, вдали перекликались странные высокие голоса тибетцев.
Васильев уже лег спать… Доложить пока было некому, срочного ничего. Возможно, не спал еще Каган, но силы у Пети иссякли обсуждать с кем-то увиденный кошмар.
Последнее важное дело… Петя зажег керосиновую лампу, вышел по рации в эфир. Васильев не велел ему ничего сообщать о Ревтройке… Петя и не стал этого делать. Как и полагалось, он послал зашифрованное информационное сообщение — как делал каждую ночь. Он получил ответ, сообщил о принятии и аккуратно расшифровал. Сообщения он тоже получал каждую ночь, но это сообщение оказалось таким, что доложить надо было немедленно, спит Васильев или там не спит. Начальник проснулся мгновенно; на какое-то время Пете даже показалось, что он только делал вид, будто спал.
— Товарищ Васильев, тут «воздух!».
— Пройди в ту комнату… Я сейчас.
Спустя минуту одетый Васильев читал радиограмму. Прочитал и задумался.
— Ты пил?
— Да… Мне надо было прийти в себя… Я выполнил приказ, но…
— Ничего страшного, что пил. Расскажи спокойно и подробно.
Сбивчиво, но подробно рассказал Петя, что видел на буддистском богослужении.
— Никогда не мог понять… — Васильев говорил очень раздумчиво. — И сейчас, хоть ты убей, не понимаю… Может, и правда кто-то вселился в нашего старикана?
— Мне показалось, что да… Кто-то из мира духов. Из мира тибетских божеств.
— В этот мир мы, коммунисты, еще заглянем, дай срок… У меня, товарищ Кац, тоже такое впечатление, что в таких случаях в шамана и правда вселяется ихнее божество… не сомневайся, это божество и сожрало сердце старшины. Что такое габала, знаешь?
— Священная чаша, из нее причащаются буддисты. А делается она из человеческого черепа… из верхней части…
Рассказывая о габале, Петя невольно прикоснулся к своему собственному темени.
— Верно! Выпиливают самую верхнюю часть черепа, оправляют в серебро или в медь, используют в богослужении. А что такое тулум?
— Рассказывают, что тулум надо делать из кожи человека, снятой чулком. Существуют ли они на самом деле…
— Существуют! — жестко прервал Васильев. — Я своими глазами видел тулумы: это обработанная кожа, специальным способом содранная с плененного врага буддистской веры. И старшина тоже скоро превратится в тулум. Им тут как раз тулума не хватало и габалы. Ладно, хватит об этом. Что касается радиограммы… Что из нее следует, понял?
— Что мы тут как на войне. Враг движется.
— Мы и раньше были как на войне. А теперь мы — как во время атаки. Никому про радиограмму пока ни полслова, скажу сам. Ладно, иди.
Петя повернулся через левое плечо, почти как военный. Сделал шаг.
— Если будешь служить, как служил до сих пор, — награжу, — сказал ему в спину Васильев. — Что нам всем сказал товарищ Сталин, ты помнишь. А тебе еще персонально дополню: за ударную службу особо отмечу, из собственных рук награжу. Так служить, товарищ Кац, Петр Исаакович.
Отвечать ему не было сил.
Как ни изломан был Петя наутро, после полубессонной ночи, а — выступаем, выступаем! Инструктаж перед выходом был прост: выступаем в направлении Шамбалы. Расчетное время в пути — четверо суток. Ответственный проводник — товарищ Бубих.
И знайте: по последним сведениям, в Тибет, в район Шамбалы, вышла германская экспедиция. Приказ высшего начальства: при обнаружении вражеской экспедиции уничтожить ее до последнего человека, захватить документы и шифры. На случай, если наши радиограммы перехватывают, противника вводить в заблуждение дезинформацией по рации, ответственный — товарищ Кац.
По достижении Шамбалы действовать, исходя из революционной целесообразности и требований момента.
— Вопросы есть?
Группа, конечно, молчала.
— Вопросов нет? Выступаем.
Через час пути Петя оглянулся. Монастырь был еще хорошо виден в разреженном, очень прозрачном воздухе. Мир сделался прост: громадная равнина, и посреди нее — отряд. Несколько яков с поклажей, за ними следят тибетцы с обычными непроницаемыми лицами. У них местные ружья китайской работы, очень старые. У одного ружья ствол примотан ремнями к прикладу. Как стрелять из такого ружья, непонятно, но, наверное, хозяин это знает.
Васильев и трое молодых, все с винтовками. Перед мордой передового яка — Бубих в оранжевой хламиде. За тибетца ему не сойти, не то лицо, но за индуса его принять могут.
Неизвестно, где бродил Бубих несколько лет назад. По крайней мере, Петя об этом не знал. Также неизвестно, о чем говорил и шептался Бубих с монахами в монастыре. Известно, что утром он сказал, — знает путь в последнее ущелье.