А снаряды дальнобойных оберландских бомбард, просвистев над шагающими големами, над разбитыми и сожженными обозными повозками, над телами убитых и над головами живых, сгрудившихся вокруг штандарта с грифоном, летели…

Дальше? И еще дальше?!

И падали…

Дипольд оглянулся — изумленный, пораженный.

Не может…

Грохот. Вспышки разрывов. Огонь… Жидкое пламя. Черный дым… И дым иного — трупного синюшного цвета. И что-то еще, бурно исходящее паром.

…быть!

Быть того никак не может!

Пригнувшиеся воины, окружавшие пфальцграфа, тоже поднимали головы, оглядывались.

Ядра падали сзади. Далеко позади остландского знамени. В лагерь осаждающих падали. И перед лагерем — на плотный строй закованных в латы всадников, на щетинившуюся бесполезными копьями живую стену. И крушили, и разрывали эту стену в клочья, в куски.

На этот раз по камням не скакали увесистые темные шары. На этот раз каждый снаряд, пущенный по точно рассчитанной траектории, был до отказа набит смертоносной начинкой. Господи, что все-таки там, внутри?! Обычный порох? Заморское горючее земляное масло? Или что похуже? Алхимические смеси, обильно сдобренные концентрированной магией прагсбургского колдуна? А впрочем, какая разница… Теперь-то!

Достали! Дипольд не верил своим глазам, не желал верить, что и до лагеря достали проклятые оберландские бомбарды!

Это невозможно! Так! Далеко!

ТАК! ДАЛЕКО!

Далеко было от крепости до разгромленного обоза. Далеко было от обоза до лагеря. А уж от крепости до лагеря…

Но ведь до-ста-ли! Достали же!

И остландская конница гибла под обстрелом. Страшной, лютой смертью.

Многого видеть Дипольд сейчас не мог. Из-за огня, из-за дыма, из-за невесть откуда взявшегося густого пара. Зато он слышал. Даже отсюда хорошо слышал. Безумные крики людей, лошадиное ржание, похожее на крики… Так кричат, умирая. Без всякой надежды спастись.

На шатры и знамена, на людское и лошадиное скопище, сгрудившееся в тесном распадке, словно обрушилось небо. Нет, не небо, конечно же! Сама преисподняя, пышущая жаром и удушливым смрадом, разъедающая плоть и сталь, в одночасье поднятая и перевернутая неведомой силой, накрывала главные силы остландского воинства.

Запечатанное до поры до времени содержимое небольших оберландских ядер вырывалось наружу с громом, гудением, шипением, свистом и шумным клокотанием. Взрывы чудовищной силы расшвыривали закованных в латы лошадей и тяжеловооруженных всадников, словно соломенные чучела. Град осколков, от которых не спасали ни щиты, ни панцири, ни шлемы, разили остландских рыцарей наповал, пробивая огромные бреши в плотном частоколе конников.

Густая, липкая смесь, извергнутая из расколотых снарядов, вспыхивала, едва соприкоснувшись с воздухом. А вспыхнув, горела так… Жутко, страшно горела. Огнем, который прожигал и плавил доспехи и в считаные мгновения обугливал то, что под ними. Сбить такое пламя с лат не представлялось возможным. Зато легко было размазать в панике по броне — своей и чужой.

Остландские рыцари, попавшие под горючие фонтаны, изжаривались заживо в железной скорлупе лат. Вместе с рыцарями сгорали боевые кони, по шеям и крупам которых стекали огненные ручьи. Сгорали верные оруженосцы, пытавшиеся хоть как-то помочь синьорам, обратившимся в вопящие факелы.

Кроме огненных снарядов на конницу падали и иные, не применявшиеся оберландцами прежде. Эти выплескивали не пламя, а едкую жидкость, что, шипя и исходя белым паром, насквозь протравливала боевую сталь доспехов, а после — язвила податливую плоть. До костей, до потрохов…

Другие ядра, расколовшись, густо чадили темно-синими, с оттенком запекшейся крови дымами. Люди и лошади, попав в растекающиеся, будто волны, тяжелые синюшные клубы, валились с ног. Хрипели, бились в агонии. Затихали… Даже всадники, успевавшие вырваться из удушливой пелены, жили недолго. Вдохнувший хоть раз ядовитого дыма был обречен. Кто-то поднимал забрало, кто-то вовсе сбрасывал шлем, пытаясь глотать воздух ртом. И — не мог. Люди хватались латными перчатками за горло, за подбородник, за нашейную бармицу. Заходились в кашле. Сгибались в три погибели. Падали и больше не поднимались. Вместе с людьми валились лошади.

Большинство оберландских снарядов разрывалось, не коснувшись земли — над головами, штандартами, банерами и копейными наконечниками. Так магиерские ядра Лебиуса накрывали большее количество жертв. Осколками, расцветающими огненными бутонами, медленно оседающей едкой туманной взвесью, удушливыми дымными облаками…

Спастись удалось лишь двум или трем десяткам всадников — легковооруженным слугам и оруженосцам, вовремя повернувшим коней и покинувшим лагерь, когда еще имелась такая возможность. В панике, не оглядываясь, беглецы все до единого скрылись за поворотом извилистой ложбины. А обстрел не прекращался. Ядра сыпались и сыпались. На конницу, на лагерь осаждающих. «Как оберландцы успевают перезаряжать орудия?!» — не переставал изумляться Дипольд. Успевали… Взбесившиеся лошади валили горящие шатры, сбрасывали всадников, топтали тех, кто уже лежал, падали сами.

И гейнский пфальцграф Дипольд Славный понял наконец, почему Альфред Чернокнижник подпустил его так близко к своему логову. Да потому что именно здесь, на открытых подступах к замку, где все вражеская армия как на ладони, уничтожить ее было проще, чем где-либо еще.

Всего-то и нужно было змеиному графу: дождаться, когда растянутые на марше колонны разногербовых ратей соберутся воедино, когда подойдут обозы, когда самонадеянный неприятель разобьет в тесном распадке кучный лагерь, когда выдвинет к крепости передовой отряд и потащит наверх артиллерию. Дождаться — и накрыть из своих дальнобойных бомбард все… всех. Разом…

Оберландцы не тянули в горы свои орудия, не устраивали засады и не тревожили неприятеля внезапными наскоками. К чему понапрасну тратить силы и время, если упрямый противник сам придет куда нужно?

Пришел.

Подставился.

Сам.

ГЛАВА 18

Из густой пелены огня, дыма и пара, в какой-то момент целиком заслонившей от взора Дипольда и лагерь, и остландскую конницу, вдруг вырвался одинокий всадник. Нет, он не бежал с поля боя. Наоборот — гнал коня к златокрылому грифону, колыхавшемуся над головой пфальцграфа.

Дымящиеся ошметки плаща бились на ветру, словно подпаленные крылья. Обезумевший жеребец несся, казалось, не чуя земли под копытами. Немалое расстояние от лагеря всадник преодолел с невероятной скоростью, хотя скакать приходилось все время в гору.