Послы не шелохнулись, словно ожидая чего-то еще. Быть может, слова Зигфрида? Но Ксантенец молчал, лицо его не выражало никаких эмоций. Наконец послы развернулись и в сопровождении двух стражников вышли из зала.
— Кажется, твоего ответа им было недостаточно, — заметил Эккеварт, — Они были в чем-то не уверены.
— Не важно, — ответил вместо Гунтера Зигфрид, — Зато они припустятся обратно будто черти, счастливые, что остались живы. Вы что, не видели, как они были перепуганы?
— А до какого места их проводит Ортвейн? — вмешался Хаген.
— До границ Бургундии. Достаточно далеко, чтобы не передумать и не вернуться проверить, не обманули ли мы их.
— Да они и так уверены, что мы уже точим наши клинки, — вмешался Гернот, — Ни Людегер, ни Людегаст не станут думать, что мы затаимся как мыши и будем ожидать, когда они нападут.
— Конечно, нет, — кивнул Зигфрид. — Они не дураки. Но с другой стороны, они и не заподозрят, что наша армия следует по пятам за их послами. Ортвейн приложит все силы, чтобы по возможности задержать их в пути. Так что у Людегаста просто времени не будет очухаться после получения ответа Гунтера.
— Ты говоришь так, будто уже выиграл войну, Зигфрид из Ксантена!
Никто не заметил, как королева-мать присоединилась к спорившим. Зигфрид не сразу нашелся, что сказать: герой не привык держать ответ перед женщиной. Он смущенно улыбнулся:
— Простите, моя королева, но…
— Да, конечно, я ничего не понимаю, я женщина, — перебила его Ута.
Зигфрид окончательно растерялся; Хаген с трудом подавил злорадную ухмылку. За все время своего пребывания в Вормсе Ксантенец едва ли дюжину раз сталкивался с королевой и совершенно ее не знал.
— Что вы, моя королева, — пробормотал он. — Я только…
Ута вздохнула:
— Если бы вы сами понимали, что творите! Вы все! Сидите здесь и говорите о войне, как о прогулке!
— Мама! — вмешался Гизелер. — Я не думаю…
— Молчи! — вспылила Ута. — Уж тебе-то меньше всех стоило бы сюда влезать! Что ты знаешь о войне, о битвах, кроме того, что рассказывал тебе Хаген? Хоть раз ты всерьез задумывался о смерти? Хаген тебя учил владеть мечом и копьем. А видел ты, как это оружие настигает жертву? А ты, Гунтер! Не ты ли говорил только что о материнском плаче, вдовах и сиротах? Что, если и в Вормсе будут плакать матери? Глаза ваши горят нетерпением и жаждой битвы. А многие ли из вас вернутся с поля боя?
Гунтер заерзал на троне. Выпад Уты был ему неприятен. Но сделать замечание матери — королеве Бургундии — он не смел.
Хаген кашлянул:
— Фрау Ута…
Но Ута не дала ему сказать ни слова.
— Довольно, Хаген, — перебила его королева. — Я и так знаю, что ты скажешь. Я ничего не понимаю в политике и военном деле, к тому же я женщина, и мне положено молчать, когда мужчины разговаривают. Мы хороши для того, чтобы растить вас и лелеять, но, когда речь заходит о том, чтобы убивать, мы должны молчать!
— Такова жизнь, фрау Ута, — тихо молвил Хаген.
Глаза Уты гневно блеснули — Хаген ожидал новой вспышки, но королева-мать вдруг опустила голову, ссутулившись.
— Да, — пробормотала она. — Такова жизнь. Возможно, было бы лучше, если бы власть принадлежала нам, женщинам. Но так не будет никогда. — Она резко повернулась и вышла.
Воцарившуюся тишину первым нарушил Гернот:
— Нам… нельзя терять время. До захода солнца предстоит еще многое успеть, — Он повернулся к Зигфриду: — Ты все еще намерен выступить уже сегодня?
Зигфрид кивнул:
— Почему бы и нет? Люди отдохнули, лошади свежи и полны сил. Выехав сегодня, мы выиграем время.
Гернот вздохнул:.
— Да, ты, возможно, прав. Раньше начнем — раньше закончим.
— Вот увидите, что я прав. Путь предстоит дальний, и мы еще успеем выспаться. Как только мы заполучим Людегаста…
— Прости, Зигфрид, — вмешался Хаген, — А не стоит ли нам сначала подумать, какой выкуп мы за него потребуем, прежде чем возьмем его в плен?
— Ты сомневаешься, что мы победим, Хаген? — вспылил Ксантенец.
— Нет. Но я научился не делать второго шага прежде первого. Иначе и споткнуться можно.
Зигфрид презрительно фыркнул:
— Даны не те соперники, которых стоит опасаться, Хаген. Тысяча наших воинов стоит их десятитысячного войска. И с нами Бог.
— Бог… — Хаген кивнул. — Но и у данов есть свои боги. Быть может, единственного Бога на нашей стороне будет недостаточно…
— Хаген! — возмутился Гунтер. — Не смей так говорить! Я приказываю!
— Оставь его, Гунтер, — вмешался Ксантенец, — Об этом спорить мы не будем. Он прав в одном: Бог помогает храбрецам, но не трусам.
Солнце уже зашло, но сотни факелов ярко освещали площадь, наполненную гулом встревоженных голосов, фырканьем лошадей и бряцанием оружия.
Возле собора теснилась огромная толпа. Трехэтажная кирпичная базилика не могла вместить сразу всю массу людей, явившихся принять причастие или внести пожертвование. Среди них были не только воины, через несколько часов отправляющиеся в поход, но и их близкие — отцы и матери, пришедшие помолиться за своих сыновей, сестры и жены, невесты, малые дети, выстроившиеся у ворот храма длинной печальной очередью.
Хаген вглядывался в серьезные, умиротворенные лица выходивших из собора. Будто только мгновение назад в стенах этого холодного, мрачного здания они осознали весь смысл своего существования. Что же за религию они исповедовали — Хагену она так и осталась чуждой и непонятной. Он не мог принять христианства, эта вера казалась ему религией смерти, но не жизни, храмы были мрачны, окутаны легким дыханием тлена и могильного холода.
Он повернулся, плотнее закутался в плащ и медленно направился к центру площади. Если бы его сейчас спросили, зачем он вообще сюда явился, — вряд ли Хаген нашел бы ответ. Он проводил Зигфрида и всех остальных до ворот храма: на закате солнца они явились сюда самыми первыми, чтобы принять причастие отца Бернардуса. Сам же Хаген туда не пошел. Ему хотелось остаться одному. Быть может, это был его способ молиться. Он чувствовал, как необычное, лихорадочное состояние, охватившее весь город, начало затягивать и его самого. Хаген не раз переживал подобное, но всякий раз его заново поражала эта безумная смесь страха, отчаяния и безграничной алчности; алчности до вина и пищи, музыки и женщин — до жизни. Зигфрид оставил воинам очень немного времени — будь его воля, они уже были бы в пути, приближая час решающей битвы. Но на сборном пункте возле крепостных ворот присутствовала лишь маленькая горстка людей, так что отряд, вероятно, выступит уже далеко за полночь. Многие попадавшиеся Хагену по пути были изрядно пьяны, и мало кто из них будет уверенно чувствовать себя в седле. Но он решил позволить своим воинам эту маленькую слабость — да, пожалуй, он почти завидовал им. Ночная свежесть и быстрая скачка быстро отрезвят их. А для многих это будет последнее в жизни похмелье.