— В тенях, — прошептал ему Сигмунд, успокаивающе улыбнулся. — Он теперь в тенях, и это не повод для волнений. Любую тень рано или поздно разгоняют лучи солнца.
Они сидели вокруг небольшого костра: восемь неровных силуэтов, вырубленных из мрака оранжевыми лезвиями огненных отсветов. Молчали. Слушали, как пузырится и шипит в обросшем копотью ведре закипающая похлебка.
Вернулся Червяк, ведомый то ли запахом еды, то ли подкрадывающейся прохладой, втиснулся между Ивэйной и Элли.
— Все спокойно? — спросил его Гыр Щербатый, и получил в ответ энергичный лохматый кивок.
— Вообще-то, у нас тут после наступления темноты не нападают, — немного извиняющимся тоном сказал Хельг Смотри-в-Оба. — Что-то вроде негласного соглашения, общее правило, которого придерживаются все банды. Но мало ли, иногда не вредно и взглянуть на холмы.
— То есть днем вы друг друга убиваете, а ночью не трогаете? — спросил Вольфганг.
— Но ведь всех устраивает. Можно совершенно спокойно дрыхнуть, не боясь, что утром проснешься с отрезанной головой.
— Получается, вы благороднее любых рыцарей.
— Почему бы и нет? Хотя, конечно, благородства тут ни на грош — вопрос удобства.
— И никому ни разу не пришла мысль прикончить конкурентов во сне? Так точно было бы удобнее.
— Мысль-то наверняка приходила. Но ведь порешишь ты, а на следующую ночь явится сосед и порешит тебя. Как только обитатели холмов перестанут чувствовать себя в безопасности, сразу рванут наносить упреждающие удары. В таких вещах одного примера хватит.
— Точно. Хрупкое равновесие.
— Оно, родимое.
Ивэйна Распрекрасная не без труда натянула на слегка подрагивающую узловатую кисть толстую доспешную рукавицу и, подняв ведро, стала разливать дымящуюся похлебку по глиняным мискам. У орков плошки были значительно больше, чем у остальных, и порции, соответственно, тоже. Синеус отказался от еды, предпочтя ей вновь набитую трубку. Скалогрыз, с которым старик успел поделиться табаком, после некоторых сомнений все-таки отложил курево в сторону.
— Давно хотелось… горяченького похлебать, — произнес он, вдыхая пар, идущий из миски. — Спасибствуем, значит, хозяюшка.
Распрекрасная бросила на него гневный взгляд из-под косматых бровей, но ничего не ответила. Больше никто благодарить не решился.
Ели быстро, обжигаясь и дуя на пальцы. Несмотря на подозрительный сизо-кисельный внешний вид, похлебка оказалась на удивление вкусной и наваристой. В ней попадались даже куски мяса вполне приличных размеров. Орки выхлебывали жижу через край, не усложняя себе жизнь ложками, и разгрызали оставшиеся на дне кости.
Когда чавкание и скрежет смолкли, ведро опустело, а все вокруг, сыто отдуваясь, постарались придать своим телам как можно более горизонтальное положение, Вольфганг повернулся к Синеусу:
— Думаю, дальше ждать не имеет смысла.
— Ну что ж. Наверное, ты прав, господин рыцарь. Пришло время для сказаний. Начну я, пожалуй, немного издалека, как и подобает человеку в моем возрасте.
Садитесь ближе к костру, да подбросьте поленьев. История темная, немного тепла и света нам не помешает. Повесьте котелок — когда я закончу, всем наверняка захочется разогнать горячим глинтвейном застывшую в жилах кровь.
Доводилось ли вам, друзья мои, слышать об Аргусе — Двуликом Хранителе Душ? Впрочем, так его называют эльфы и люди, у орков он известен как Двуглавая Погибель, а гномы величают его Бледным Мастером. Пусть имена различаются, да только предания об Аргусе у всех народов сходны. Их не принято рассказывать на пирах, они не записаны в книгах, не особенно популярны у бродячих болтунов вроде меня. Даже в страшных сказках, что шепчут на ночь непослушным детям, вы не найдете ни одного упоминания об Аргусе. А вот почему.
Давным-давно, во времена, которых не вспомнили бы и прадеды нынешних стариков, жил великий волшебник, могучий и гордый. По слухам, был он из племени эльфов, но поскольку в Старшем Народе магия от века принадлежала женщинам, почитался он за выродка, причудливую игру природы, циркового уродца. Был он изгнан из родного города и нашел приют в Братстве Алхимиков, где к любым отверженным всегда относились, как к равным. Но ответного уважения им не суждено было дождаться. Жажда власти, сжигавшая душу волшебника, могла сравниться по силе лишь с ледяным презрением, коим он одаривал окружающих. Аргус — а таково было его имя — изучил великое множество темных тайн мироздания и, ослепленный собственными успехами, задумал познать Хаос. Уже тогда те, кто размышлял над подобными вещами, утверждали, что это невозможно, ведь даже самому Хаосу не дано познать себя. Но Аргусу не было дела до чужих мнений, его высокомерие перешло ту черту, за которой доводы разума перестают иметь значение. В великом гневе обрушивался он на тех, кто осмеливался возражать ему — и однажды в приступе ярости убил своего учителя, мудрого алхимика, пытавшегося отговорить лучшего ученика от безумной затеи.
Аргус готовился долго. Он знал, что у него будет только одна попытка — Бездна не дает второго шанса. Но если бы ему удалось задуманное, если бы получилось проникнуть в Сердце Хаоса, поймать его ритм — он обрел бы невероятную силу, перед которой склонились бы все четыре народа.
Но волшебник ошибся. Ни смертному, ни богу не дано увидеть суть Предвечного, а дерзнувшие будут вечно молить о смерти. Так случилось и с Аргусом: Хаос пожрал его.
То, что вернулось в наш мир с другой стороны бытия, уже не было ни эльфом, ни человеком, ни орком, ни гномом — Хаос исторг из себя ужасное существо, подобное кукле, исковерканной жестоким ребенком: горбатое, двухголовое чудовище на козлиных ногах, с бледной кожей, не способной перенести ни малейшего прикосновения солнечного света. Души у Аргуса больше не было, жадная Бездна высосала ее, оставив лишь гнев и презрение ко всему живому, превратив некогда строптивого колдуна в своего верного слугу.
С тех пор бродит Двуликий по миру, несет страдание и боль встречным, собирает души павших воинов и ведет их за собой на другую сторону смерти. Отвратительные лица свои скрывает он под масками, а хромоту козлиных ног компенсирует костылем, окованным ржавым железом.
Горе тому, кто столкнется с Аргусом. Не раз отчаянные герои из разных племен выходили против него, но никому не удалось одолеть Двуликого. Повернет он к тебе свою левую голову, что в маске из красного дерева — и охватит тебя пламя его гнева, вспыхнешь, как факел, и сгоришь в мгновение ока. А повернет правую, на которой золоченая ухмыляющаяся маска — обрушится на тебя холод его презрения, скует конечности, превратит в ледяную статую. Пусть кому-нибудь и удастся подойти к проклятому колдуну вплотную — ударом одной руки отбросит он любого, даже самого могучего орка, на десяток шагов. А уж коли достал Аргус из-за спины свой посох, точно не минуешь смерти: ударит он навершием посоха оземь, и хлынут наружу собранные им души павших воинов, искаженные безумием Бездны злобные призраки. Они не помнят своего прошлого: ни соратников, ни родных, ни врагов — в них осталась лишь ненависть, неконтролируемая тяга к разрушению.