Из рассказа Жердяя следовало, что чаще всего в сборщики посвящают. Ну не учат на эту профессию ни в одном училище, а помощников брать где-то надо! Вот и находят старые сборщики какого-нибудь опустившегося изгоя, отщепенца, предлагая ему невероятное — возможность управлять собственной удачей. И, что характерно, тот идет. Потому что терять ему обычно уже нечего, а призрачное счастье все же лучше, чем вовсе никакого. Только потом бедолага понимает, в какую крепкую петлю сунул голову, да поздно — удавка уже затянулась так, чтобы только от удушения не помер. Так и работает на Хозяина, от Случая к Случаю перебиваясь.
Жора оказался уникумом. О счастливых вещах и возможностях их использования он узнал самостоятельно. Сам добывал, сам пользоваться учился. Да только представьте, что было бы, если б какой-нибудь дикий отшельник, живущий неподалеку от нефтепровода, вдруг научился добывать из него нефть?! Для него — открытие, а для компании — убытки одни! Однажды к Жоре пришли очень хмурые и недовольные люди, которые битый час популярно объясняли ему, насколько он неправ. От их визита у Жоры осталось несколько переломов да гигантский неоплатный долг перед кем-то, кого отныне он должен был звать Хозяином. Так в мире стало одним сборщиком больше.
Отличие судьбы Жоры-Жердяя от судеб сотен таких же бедолаг заключалось в том, что он пошел против заведенного порядка. Вместо того чтобы работать на Хозяина в далеком Красноярске, очкарик по-тихому подкопил удачи да и сбежал в Питер, на вольные хлеба. Собственно, это была последняя существенная удача в его жизни. С тех пор Жора жил в постоянном страхе. Скрываясь от остальных сборщиков, он мыкался по самым отдаленным районам города, где, перебиваясь случайными заработками, грезил о Большой Удаче, которая простит его и неминуемо отыщет. Собственно, он был не так уж далек от истины.
— Считай, что уже отыскала, — Герка покровительственно похлопал по узкому плечу. — Я — твоя Самая Большая Удача. Усек?
Короткий подтверждающий кивок тряханул лысеющую голову, отчего та едва не слетела с тонкой шеи. Только в глазах Жердяя по-прежнему стояло непонимание. Ничего-то он не усек, ничего не понял. Просто все еще побаивался этого беспардонного пацана, невесть откуда свалившегося на его голову. Заверениям о грядущей удаче Жора, по объективным причинам, не доверял. До тех пор, покуда Герка, устало вздохнув, не стянул с запястья плотно намотанную бандану. Пятачок, за последние недели отполированный до зеркального блеска, призывно сверкнул, в какую-то долю секунды приковав к себе все внимание Жердяя. Недоверчивое выражение словно ветром сдуло с костлявого лица. Пожирая артефакт глазами, очкарик совершенно забыл о самоконтроле. Нездоровым блеском заискрились запавшие глаза. Немилосердно растягивая в стороны губы, изо рта рванулся острый частокол клыков. Дрожащие пальцы потянулись к сокровищу, да так и застыли на весу — скрюченные, страшные, нечеловечьи.
— Все, поглазел и будет, — резко осадил его Гера. — А то дырку про…
Договорить юноша не сумел. Тощая длинная рука цепко ухватила его за горло, легким движением взметнув вверх, отчего Герка бестолково замолотил ногами в воздухе. Оскаленная морда Жердяя вплотную приблизилась к пунцовому лицу Воронцова. Невероятно, но запавшие глаза за стеклами очков вновь мутно блестели от слез.
— А вот я… я тебе сейчас… глотку тебе вырву, — сквозь всхлипы прорычал Жора. — Не боишься?
— Валяй, — в прорвавшемся через сдавленную гортань хрипе Гера с трудом распознал собственный голос. — Похорони себя… неудачник…
На долю секунды Воронцов испуганно подумал, что все-таки переиграл. В конце концов, чтобы пользоваться личиной Лили, надобно быть, как минимум, таким же опытным и нахальным. Но железная хватка разжалась, и задыхающийся мальчишка упал на мягкий травяной ковер, больно приложившись поясницей о какой-то невидимый корень. В глазах от нехватки кислорода метались черные мухи, горло саднило, и все же он хохотал. Немного истерично, но совершенно искренне. Потому что все же переборол это существо. Со всеми его клыками, колоссальной мощью, звериной ловкостью — переборол! Не силой, но наглостью одолел опасного монстра!
Монстр тем временем вел себя совершенно неподобающим образом. Прислонившись спиной к дереву, обхватив длинными руками колени, он раскачивался из стороны в сторону и скулил побитой собакой.
— Во, видхит окхо, дха зуб не имет! — не удержался от издевки Гера. Голос слушался плохо, продираясь через поврежденное горло, точно угловатый брус, обернутый в наждачную бумагу. Но слова и так попали точно в цель. Взвыв горше прежнего, Жердяй сунул в рот лапу, тут же принявшись строгать зубами кривые толстые когти.
— В общем, у тебя два варианта, — дождавшись, когда Жора несколько поутихнет, продолжил Воронцов. — Первый — мы разбегаемся в разные стороны, я ищу другую кандидатуру, а ты продолжаешь перебиваться подножным кормом. Второй — ты идешь со мной, делаешь, что я говорю, и в итоге оказываешься в полнейшем шоколаде.
Жердяй молчал долго. Выбор казался очевидным, но он все же осторожничал.
— А подвох в чем? — наконец спросил он.
— Никакого подвоха! — заверил его Герка. — Ну разве что во втором случае есть некоторый шанс не дожить до дележки шоколада.
— Насколько большой шанс?
— По объективным прогнозам, ну то есть как это должно пройти в реальности — девяносто девять процентов из ста. Но по субъективным, то есть лично моим — не больше одной сотой процента.
При слове «субъективным» Жердяй криво ухмыльнулся.
— И на чем же основан твой прогноз, Гера Воронцов?
— Ни на чем, — честно признался Герка. — И еще вот на этом, — он постучал отросшим ногтем по двуглавому орлу.
В этот раз Жердяй думал гораздо меньше.
— А много предвидится… эммм… шоколада?
— Хватит, чтобы раздать долги. И еще останется на небольшую шоколадную фабрику.
— Жердяй согласен, — очкарик тряхнул жидкими волосами, отгоняя последние сомнения, — что делать надо?
Герка не спеша поднялся на ноги. Отряхнул джинсы. Пригладил волосы. И только после этого невинно поинтересовался:
— Где здесь ближайший зал игровых автоматов?
* * *
Время остановилось. Вообще, для Скомороха оно остановилось давным-давно, превратившись в череду однообразных дней, складывающихся в более серьезные единицы исчисления. Но если раньше хотя бы стрелки часов продолжали воссоздавать иллюзию течения времени, то сегодня сдались даже они, будто устрашившись того, что совершил Скоморох. А может, преисполнившись презрения. Так ли это важно? Пусть застыли стрелки укоризненно, пусть. Презирать Скомороха сильнее, чем презирал себя он сам, они не в состоянии. Сидя на том самом табурете напротив распятой дочери, он думал, что по уму бы следовало пойти в соседнюю комнату и вырвать сердце Оба-на, походя свернуть шею Арбобу, а затем переломать все кости Хозяину, приколотить на этот самый крест, облить бензином и поджечь. Да, поджечь — это было бы здорово…