Сейчас космический корабль разгонялся.
Большинство людей на его борту находились в бессознательном состоянии. Агрегаты, к которым они были подключены, поддерживали в их телах жизнь. Все необходимые вещества поступали напрямую в кровь. Продолжающий работать желудок раз в день получал питательную кашицу. Трубки катетеров отводили мочу и кал. Электрические разряды периодически заставляли мышцы двигаться. Заботливые кресла меняли положение прикованных к ним людей, делали массаж. Чувствительные датчики отслеживали состояние каждого пассажира. Дежурный медик постоянно следил за показаниями приборов. Если что-то шло не так, он вмешивался. Изредка, в самых крайних случаях, людей приходилось выводить из искусственной комы. На некоторое время…
Только пилоты, техники, медики и несколько охранников были в сознании. Они несли вахту. Они выполняли свою работу.
Все прочие вели растительную жизнь – словно овощи на грядках лежали они в своих живых креслах, обвешанные трубками и проводами.
Корабль нес их к Марсу.
День. Два. Неделю…
Для бесчувственных полумертвых солдат, запертых в герметичных отсеках, замурованных в тесных ячейках, времени не существовало.
Его у них отобрали…
хх. хх.2068
Дату не знаю. Который час, тоже не знаю.
Не знаю, где мы сейчас.
Не знаю, все ли в порядке.
Ничего не знаю.
Только догадываюсь.
Догадываюсь, что мы в космосе. Слышно, как работают двигатели. Судя по перегрузке, корабль либо тормозит, либо разгоняется.
Очевидно, что времени прошло много – я небрит, и ногти отросли длинные.
Нахожусь я по-прежнему в своей ячейке. Она закрыта. Здесь так тесно, что если бы у меня была клаустрофобия, то я бы, наверное, умер от страха.
Мои руки свободны. Время от времени я слышу голос, но не могу понять, откуда он идет. Голос рекомендует разминать конечности, но запрещает покидать кресло. Я и не могу его покинуть. Меня удерживает ремень. Впрочем, он не сильно сковывает мои движения. Я даже могу наклоняться вперед и в стороны. Этой свободы мне хватило, чтобы достать из-под кресла бумагу и карандаш. Правда пришлось изрядно попотеть.
Чувствую себя отвратительно. Писать трудно – руки плохо слушаются. Все болит. Общая слабость. Тошнота. На руках, на теле – жуткие синяки. Должно быть, от всех этих капельниц и уколов. Сейчас на мне ничего не висит, никаких проводов и трубок. Когда их с меня сняли – не знаю.
Я даже не могу понять, как давно я пришел в сознание. Какие-то странные воспоминания – сны, мешающиеся с обрывками реальности; мысли, превращающиеся в расплывчатые образы. Как долго это продолжалось? Помню, мне было очень плохо – но, может, это тоже был сон?..
Где же мы сейчас?
Как далеко от Земли?
Насколько близко к Марсу?
Полторы сотни штрафников пришли в себя почти одновременно. Словно в сотах, лежали они в своих запертых ячейках и слушали размеренный спокойный голос, советующий разминать конечности и запрещающий покидать свои места.
Они по-разному перенесли пробуждение. Кого-то рвало. Кто-то бился в судороге. Кто-то кричал от нестерпимой боли во всем теле.
Целый месяц они провели, лежа на креслах.
Но большинство из них об этом даже не догадывались.
Они думали, что полет только начался.
В действительности, полет уже заканчивался.
Марс был совсем рядом.
Красная планета приближалась. Она росла – это можно была заметить невооруженным глазом. Рыжая неровная поверхность планеты выглядела так, словно была изъедена ржавчиной. Отчетливо был виден кратер Арсия, похожий на рубцующийся свищ. Словно подсохшие плевки белели полярные шапки.
В рубке «Ковчега», помимо занятых делом космолетчиков, находились доктор Фриш и капитан Истбрук – начальник экспедиции. Они старались не шуметь, чтобы не мешать пилотам. Обычно кэп и док выбирали более удобное место для беседы. У каждого была отдельная каюта, небольшая, но достаточно комфортная, оборудованная всем необходимым для того, чтобы долгое путешествие не казалось тоскливым.
Но в каютах не было того, что имелось здесь, в рубке.
Там не было Марса.
И капитана, и доктора вид приближающейся планеты просто завораживал…
– Как там наш груз, док?
– В целом нормально. Двое никак не могут очнуться. Боюсь, они уже не жильцы. Остальные постепенно приходят в себя.
– Два человека – это много или мало?
– Это норма.
– Сколько еще времени нужно для восстановления?
– Через полчаса они смогут самостоятельно передвигаться. О полной реабилитации можно будет говорить не ранее чем через двенадцать часов. Впрочем, это очень индивидуально. Кто-то, я думаю, восстановится раньше. А кто-то и через сутки будет как зомби… Вы только представьте, один из них, едва очнулся, сразу схватился за бумагу и карандаш!
– Писатель, – хмыкнул капитан и тут же вспомнил о других пассажирах: – А как себя чувствуют репортеры?
– Нормально. Мы их привели в чувство несколько раньше. Вместе с охраной. Так что они сейчас в полном порядке.
– Хорошо, что не они стали теми двумя, что уже не жильцы, – усмехнулся капитан.
– Невозможно, – сдержано возмутился доктор. – Уж за ними-то мы следим как следует.
– И за бабенкой тоже?
– За ней в первую очередь и с наибольшим вниманием…
Они переглянулись, понимающе хмыкнули.
– Что ж… – капитан помедлил, любуясь на огромный Марс, по ржавой поверхности которого бежала тень спутника – то ли Фобоса, то ли Деймоса. – У нас нет двенадцати часов. Высадка начнется через восемь с половиной часов. Хочется верить, что среди солдат будет не так много зомби…
Голос умолк.
Раньше он с периодичностью в несколько минут, чуть-чуть варьируя интонации, призывал разминать конечности и запрещал вставать с кресла.
Но теперь пауза затянулась.
Павел понял это не сразу, а когда понял, прекратил писать и приподнял голову.
Ровный голос успокаивал, придавал уверенность. А теперь, когда его не стало, вдруг сделалось пусто и страшно.
Как в гробу.
Как в склепе…
– Эй, – неуверенно сказал Павел, – меня кто-нибудь слышит? Я проснулся. Я давно проснулся. У нас все в порядке?