– Нет, – ответил охотник.
– Я так и думал. Некроманты стараются не оставлять мертвяков в помещении. Изба ведь легко может превратиться в ловушку.
– Так мы в ловушке?
– Пока что мы в убежище.
– Слушай, Огерт, – Гиз порывисто шагнул к некроманту. – Ты это… прекращай говорить недомолвками… Хватит уже загадок!
– Спокойно, брат. Спокойно… Бери пример с Нелти.
Слепая собирательница потрошила рыбу. Под столом, громко просительно мурлыча, ужом вилась Усь. В закопченной потрескавшейся печи разгорался огонь, тянуло ароматным дымком, курились в углах пучки вистлуг-травы. Брошенное жилье понемногу отогревалось, оживало.
– Что ты хотел обсудить? – Охотник понизил голос.
– Наши дальнейшие действия. Кладбище рядом.
– Кажется, мы все обговорили в дороге.
– Вы – может быть… – Огерт осматривал короткие палки и обломки досок, что принес со двора Гиз, прикидывал, как из этого мусора смастерить второй костыль. – Но я не слышал ни слова.
Охотник ногой зацепил стул, подвинул его к себе, сел напротив старшего брата:
– Мы с Нелти решили, что идти надо нашей старой тропой, потайным ходом. Так будет намного быстрей. И проще. Неизвестно, пустят ли нас через главные ворота. Я почти уверен, что нет.
– Разве только если сам Страж выйдет нас встречать, – усмехнулся Огерт.
– Но он никогда не покидает Кладбище.
– Именно… – Огерт поднял глаза к потолку, выдержал паузу.
– Так ты поддерживаешь наш план?
– В целом – да. Но что мы будет делать, если ход завален? Или ручей перегорожен? Или ступени обвалились? Вы думали, что делать тогда?
– Нет, – поколебавшись, признался Гиз.
– А думали вы о том, для чего позвал нас Страж?
– Думали.
– И что надумали?
– Ничего. Но разве это что-то меняет?
– Не знаю…
Они замолчали на какое-то время, глядя, как хозяйничает Нелти.
– Помочь? – громко спросил Гиз, зная, какой последует ответ.
– Не надо, – отозвалась собирательница. – Сама справлюсь. – Она отрезала рыбий хвост, бросила трущейся об ноги кошке. – Как вы отнесетесь к запеченной рыбе?
– Да мы и к сырой готовы отнестись точно так же, как твоя Усь, – сказал Огерт.
Нелти улыбнулась, и Гиз подумал, что так – спокойно, понимающе и чуть грустно – умеет улыбаться только она, его не родная сестра, его детская приятельница и тайная мальчишечья любовь.
– Послушай, Огерт, – охотник отвел взгляд в сторону, – ты когда-нибудь хотел вернуться домой?
– Нет, – холодно ответил разом помрачневший некромант.
– Ты так их и не простил?
– Я просто о них забыл. Как они сами того хотели.
– А может вернемся? Втроем. Дружной компанией. Как когда-то…
Огерт молчал угрюмо, строгал тесаком деревяшки. А Гиз продолжал:
– Пускай не сейчас. Может, на обратном пути. Наша деревня рядом. Заглянем на минуту. Просто проедем через нее. Неужели ты не хочешь увидеть родные места? Дом, знакомых, родственников?
Огерт зло глянул на Гиза, процедил сквозь зубы:
– Порой мне кажется, что я понимаю некромантов. Их злобу, их ненависть. Разве могут они быть иными, когда весь мир настроен против них? Когда другие люди сперва изгоняют их, а потом начинают охотиться? Разве можно остаться человеком, если окружающие считают, что ты хуже убийцы, хуже самого страшного зверя? Мы несем двойное проклятие…
– Успокойся… – Гиз поднялся рывком, шагнул к брату, крепко сжал его плечо, слегка встряхнул. – Успокойся. Мы с тобой. Мы вместе. Как раньше… Как всегда…
Нелти отложила нож, быстро вытерла руки об одежду, подошла к друзьям, обняла их, прижалась к ним. Она была горячая, словно печь, и от нее пахло рыбой.
– Это все дар… – Огерт обмяк. – Не слушайте меня… Чушь несу… Не обращайте внимания… Я справлюсь… Я выдержу… Я – человек…
От них отреклись родители. От них отвернулись товарищи.
Их отвергли, а потом и вовсе изгнали…
Но это случилось не сразу.
Они вернулись в деревню равно через две недели после страшной битвы с мертвяком.
Их не ждали, их уже оплакали.
Обнявшись, они медленно брели по дороге. Уставший Гиз вел ослепшую Нелти и помогал идти колченогому Огерту. Удивленные селяне выглядывали из окон, выходили на улицу, провожали их взглядами, боясь приблизиться и не решаясь помочь.
Не мертвяки ли ковыляют через деревню?..
Об исчезновении детей знали все. А вскоре подвыпивший Рон разболтал о мертвеце, валяющемся за крепостной стеной, и обмолвился, что Огерт, Гиз и Нелти собирались к нему. Рон даже вызвался показать дорогу, но никто из взрослых не посмел нарушить запреты Короля и Стража Могил, никто не осмелился потревожить покой Кладбища.
Дети погибли – так решили все…
Но они вернулись. Искалеченные, но живые. Повзрослевшие. Изменившиеся.
Они вернулись и рассказали о схватке с ожившим мертвецом, о том, как все же одолели его, но едва не погибли, и как очнулись в чужом доме и увидели незнакомого старика.
Страж Могил подобрал их и выходил…
Рассказанная детьми история быстро разошлась по всей округе. Из окрестных деревень приходили люди, чтобы посмотреть на маленьких героев. А те, смущаясь такого внимания, прятались на сеновалах и в сараях.
Нелти стеснялась своей слепоты. Огерт не хотел, чтобы его жалели. А Гиз не любил, когда в его сторону тыкали пальцем.
Но однажды все изменилось.
Забредший в деревню охотник на мертвяков потребовал, чтобы ему показали малолетних героев. Он был стар и сед, но синие глаза его были чисты, словно весеннее небо, а голос был громок, будто летний гром. Когда к нему подвели трех детей, он внимательно их осмотрел, наклонив голову, словно к чему-то прислушиваясь, а потом взял Огерта за руку, сжал крепко, и через пару мгновений объявил собравшимся людям, что мальчишка обладает проклятым даром. Он и в Нелти почуял нечто странное, и Гиз ему чем-то не понравился. Он сказал, что обычные дети не сумели бы одолеть мертвяка.
Он знал, что говорил, и ему поверили…
Еще целый год Огерт, Гиз и Нелти жили в родной деревне. И с каждым днем жизнь их становилась все хуже. Их избегали, с ними не разговаривали. Когда они выходили на улицу, то слышали в свой адрес ругань и проклятия. Порой в их сторону летели камни. На них натравливали собак. Их норовили сбить лошадьми. Несколько раз кто-то поджигал их дома.
Если случалось какое-то несчастье – кто-нибудь заболевал сильно, или коровы переставали доиться, или погода портилась во время сенокоса – во всем винили Огерта и его друзей. Даже родители отвернулись от них.