— Таких, как они, миллионы. Их невозможно победить, поверь мне. Можно надеяться лишь на тихую жизнь среди них. Сидеть и читать у окна, в окружении антиквариата и книг… По мне не скажешь, а ведь я революционер.
Мне хотелось его спросить, есть ли у него дружок, но мать категорически запрещала лезть в чужие дела.
— Как ты знаешь, я коллекционирую книги, — продолжал мистер Форрест. — Хочешь посмотреть на некоторые из моих новых приобретений?
— А как же моя мать?
Я представила, как она свернулась вокруг своего транзисторного приемника, точно коническая морская ракушка.
— Она? — повторил он и встал, не выпуская бокал — Мы оба знаем, что она никуда не уйдет.
Он подошел забрать мой недопитый портвейн. При приближении хозяина Тош застучал хвостом по спинке дивана.
— Я ненавижу ее, — призналась я.
— На самом деле, Хелен?
Он держал оба бокала и смотрел на меня сверху вниз.
— Нет.
— Ты всегда будешь сильнее ее, — предсказал он. — Ты еще сама не знаешь, но так будет.
— Она позволила Билли Мердоку умереть.
— Виновна ее болезнь, Хелен, а не она.
Я глядела на него и хотела, чтобы он не умолкал.
— Тебе наверняка известно, что твоя мать психически нездорова.
Он поставил бокалы на серебряный поднос и повернулся спиной ко мне.
— Что твой отец говорит об этом?
— Психически нездорова, — повторила я.
Ощущение было такое, словно только что кто-то очень осторожно положил на мои колени бомбу. Я не могла разобрать ее, но знала, что, как бы она ни была ужасна, внутри лежит ключ — ключ ко всем тяжелым денькам, и запертым дверям, и истерикам.
— Ты никогда не слышала этих слов?
— Слышала, — смиренно признала я.
— Ты никогда не связывала их со своей матерью?
Я говорила «полоумная», а не «психически нездоровая». «Полоумная» пугало меньше. «Полоумная» было простым словом, вроде «робкая», или «усталая», или «грустная».
Тош спрыгнул с дивана, почуяв, что мистер Форрест хочет выйти. Я встала.
— Мы посмотрим книги и приготовим тебе джин с тоником. Твоя жизнь не принадлежит твоей матери, знаешь ли. Как и твоему отцу, впрочем.
— Вы только что сказали, что она психически нездорова.
— Твоя мать всех нас переживет. Я обязательно отправлю тебя домой с одной-двумя книгами — иначе откуда она об этом узнает? — а ты окажешь мне любезность, вернув фотографию на место.
Мистер Форрест, я и Тош прошли через гостиную на кухню. После двух комнат кухня шокировала меня. Она была белоснежной и невероятно практичной. На стойках не лежало ничего, позволявшего предположить, что хозяин дома ел или готовил еду в последние месяцы.
Я прислонилась к раковине, а он открыл холодильник.
— Можешь дать Тошу конфетку, — разрешил он, нашел нужные бутылки и открыл морозилку. — Они в белой фарфоровой кроличьей миске, рядом с раковиной.
Пока я угощала восторженного Тоша собачьими конфетками в форме крошечных кроликов, мистер Форрест смешивал коктейль.
— Почему вы дружите? — спросила я.
— Твоя мать обворожительна. Она невероятно остроумна и красива.
— И язвительна, — добавила я.
— К сожалению, язвительности на вашу с отцом долю приходится намного больше, чем на мою. У нас есть книги. Мы говорим о них, а затем я ухожу.
Он протянул мне коктейль.
— Если хочешь, вообрази гибель всех сраных ублюдков в мире, — произнес он и чокнулся со мной бокалом.
— И моей матери?
— Твоя мать не сраный ублюдок. Сраные ублюдки от рождения примитивны. А теперь пей, потому что скоро ты окажешься в комнате, в которой жидкости под запретом.
Джин с тоником был вкуснее портвейна и прохладен. Мы пили, пока мистер Форрест вел меня по коридору, уходящему от кухни.
— Где-то в этом коридоре я превращаюсь в другого человека, — сказал он. — Но ради тебя я постараюсь не отрываться от реальности.
Мы дошли до застекленной двери в большую комнату, подсвеченную уютными огоньками.
— Давай оставим напитки здесь. Руки чистые?
Я поставила коктейль рядом с его бокалом — на встроенную полку.
— Наверное, — ответила я.
Он потянулся ко второй полке и снял деревянную шкатулку. Внутри оказалось несколько пар маленьких белых перчаток из хлопка.
— Вот, надень.
Я натянула перчатки и уставилась на свои руки.
— Прямо Микки-Маус, — сказала я.
— Минни, — поправил он. — Готова?
— Да.
Он повернулся к Тошу.
— Извини, дружище.
Мистер Форрест открыл дверь и щелкнул выключателем справа. В комнате загорелись по кругу небольшие светильники, соединенные с вертикальными стойками книжных полок. Окон нигде не было.
— Я считаю это своим городом, — признался сосед. — Я закрываю дверь, и мир исчезает. Могу сидеть здесь часами, выходить и не знать, сколько времени.
Он подвел меня к длинному столу. Я не устояла перед соблазном провести рукой по его блестящей поверхности.
— Стол из Новой Зеландии, — сообщил мистер Форрест. — Сделан из старого железнодорожного моста. Чертовски тяжелый и стоил мне целое состояние, но я люблю его.
Он наклонился к середине стола и притянул к себе большую плоскую картонную коробку.
— Это архивные коробки, — сказал он. — Я держу в них цветные гравюры и некоторые буквенные оттиски, которые прибыли вчера. Представляешь, они были упакованы в использованные пакеты для морозильника. Кошмар!
Он открыл коробку. Первой буквой, которую я увидела, оказалась «Н» под полупрозрачным листком чего-то, что я приняла за кальку.
— Видишь, как здорово, что ты пришла сегодня. Хотя, должен признать, я неравнодушен к «S» в большинстве средневековых алфавитов.
Он быстро вынул «Н», не снимая того, что, как он объяснил, было защитным пергаментом, и развернул ее передо мной.
— Видишь их лица? — спросил он. — Обычно они на редкость стоические. Но этот художник бросил вызов традиции, придав выражение персонажам букв. Я не знал, что не смогу продать их, пока не увидел своими глазами. По крайней мере, пока не смогу.
Мистер Форрест напомнил мне одного чокнутого парня из школы. Большую часть своего времени тот проводил в аудиовизуальной комнате, развлекаясь со звуковым оборудованием. Однажды в кафе он разразился такой увлеченной речью о свойствах радиопомех, что все молчали, пока Дэвид Кафферти, у которого не хватало двух передних зубов — ему врезали по губам во время футбольной тренировки, — не запустил лавину смеха, которая погребла ботаника.