— Хорошо, отдавай, а я отнесу его Ревекке.
— Итак, договорились. Только условие: если когда-нибудь ты достанешь к нему ключ, обещай, что не будешь открывать без меня!
— Обещаю!
Он поцеловал меня прямо в губы. Я выскочила из гондолы, бесшумно поднялась по ступенькам и проникла в здание, темное и тихое. Чтобы глаза немного привыкли к полумраку, я затаилась в укромном уголке и прислушалась.
Кругом царило то особенное безмолвие, которое бывает за час до рассвета. Снаружи плескалась вода в канале, откуда-то доносился едва слышный топоток — в подвале всегда хватало крыс. Тем не менее их суетливая возня побудила меня с неожиданной поспешностью ринуться вверх по лестнице — и на первой же площадке со всего размаху налететь на Ла Бефану.
Ла Бефана ухватила меня за шею и завопила:
— Вот она, попалась!
Из темноты к нам уже бежали с лампами. Среди прочих я увидела сестру Лауру.
— Пожалуйста, Ziétta!..
Мне не удалось больше ничего сказать — согнутая в локте рука Ла Бефаны, сдавившая мне горло, не позволяла даже как следует вдохнуть.
Никогда не забуду, каким взглядом наградила меня сестра Лаура; никогда раньше не приходилось мне видеть в нем столько ярости, какой можно было ожидать только от Менегины.
Я дернулась, чтобы разжать захват руки Ла Бефаны, и взмолилась:
— Пожалуйста, Ziétta, помогите!
В глазах сестры Лауры плясали блики факельного пламени. Она вырвала у меня из рук скрипку и не сказала, а скорее прошипела:
— Я тебе не ziétta!
Тогда я решила, что все в мире перевернулось с ног на голову и сестра Лаура пополнила ряды приспешников Сатаны.
Ла Бефана меж тем стискивала мне шею, словно клещами:
— Блудить ходила, а? Хорошо заплатили?
Этого я уже никак не могла снести и что было силы припечатала ее ногу каблуком своего башмака. А затем все происходящее приобрело развитие столь неимоверное, что я бы не поверила, если бы мне рассказали об этом еще вчера. Пока сестра Лаура глядела на воющую от боли Ла Бефану, я пустилась наутек. Очутившись в мгновение ока на первой площадке, я бросилась вниз по ступенькам пролета — как вдруг что-то осадило меня.
Так иногда бывает во сне: начинаешь спускаться но лестнице, а она внезапно обрывается, и ты просыпаешься в испуге, переполненная ужасом от падения в пустоту. Меня качнуло назад — это Ла Бефана уцепилась за шиворот моего платья. Воротник впивался мне в горло, грозя задушить. Сполохи факельных огней отражались в разъяренных глазах Менегины, и я успела уловить звяканье ее ключей.
Я вспоминаю все эти события со странной смесью восхищения собственной смелостью и досады на совершенную утрату мною самообладания. Поддаваясь пылу страстей, юные никогда не заботятся о последствиях. Они ощущают все в полной уверенности, что эти ощущения — плохие ли, хорошие — будут длиться вечно. Может быть, поэтому происшествия детства оставляют более глубокие отметины, нежели те бессчетные события и впечатления, которыми наполнены все последующие годы.
Окончательно потеряв голову, я рванулась прочь из цепких рук Менегины, затем замахнулась, сжав кулак как можно крепче, до боли в костяшках, и ударила ее — врезала Ла Бефане со всей мочи.
Она не закричала — по крайней мере, крика я не услышала, зато заметила струйки крови, показавшиеся из ее ноздрей.
Кто-то сзади схватил меня за руки, и со всех сторон раздались гневные возгласы.
Через некоторое время я обнаружила, что лежу на спине, прижатая к полу, и смотрю прямо в глаза сестры Лауры — обычно голубые, но теперь налитые кровью и обезумевшие от ярости. Глаза, которые я любила и которым верила все свое детство.
Ко мне вернулись мысли, посещавшие меня в наиболее горестные минуты. Я стала вызывать в воображении Пресвятую Деву, являвшуюся мне во всем блеске своего величия. Я услышала биение ангельских крыл и закрыла глаза. А потом вообразила Ла Бефану и сестру Лауру, упавших на колени и объятых ужасом и мукой. Дева Мария простирала ко мне руку и обращалась голосом столь умиротворяющим и низким, как колокола Сан Марко: «Пойдем, Анна Мария». Я вообразила свою мать, хотя ни разу ее не видела прежде. Это она говорила мне: «Пойдем, Анна Мария. Нам пора домой».
Я открыла глаза — сверху по-прежнему нависал силуэт сестры Лауры. Мне стало невыразимо мерзко оттого, что все ее доброе отношение ко мне обернулось пустым лицемерием. Кто она, как не лживая маска, предательница, вероломный друг? Мне было бы легче — в тысячу раз легче, — если бы она не выделяла меня среди прочих, не верила в меня, не давала понять, что печется обо мне.
Не отводя взгляда, я бросила ей в лицо слова, обжигающие мне горло:
— Как же я вас ненавижу! Как я вас всех ненавижу!
Кто-то подошел с факелом — надо мной выросла фигура настоятельницы.
— Довольно! Стыдитесь! Отпустите ее!
Сестра Лаура поднялась с колен, а настоятельница поставила мне ногу на плечо, так что мне пришлось остаться лежать на холодном мраморном полу. Я видела, как она водит факелом, рассматривая лица столпившихся вокруг.
— Ясно, — наконец вымолвила настоятельница, затем перекрестилась и повторила: — Ясно.
Сестра Лаура пояснила свистящим шепотом:
— Она была на канале, в гондоле.
— Целовалась с любовником! — добавила свою порцию желчи Ла Бефана.
— Он мне не любовник! — выкрикнула я, но меня никто не услышал, потому что все вокруг разом загомонили.
Настоятельница властно призвала к молчанию. К этому времени на балюстрадах верхних этажей замигали огоньки свечей; воспитанницы перегибались через перила, любопытствуя, что происходит. В небольшом круге света нас было трое — сестра Лаура, Ла Бефана и я; мы все дышали тяжело и тряслись, словно в лихорадке.
— Ты поступила бесчестно! Ты опозорила весь наш ospedale! — При этих словах настоятельница сделала широкий жест, как бы обводя им все заведение. Затем она велела сестре Лауре: — Оставьте нас!
Та пыталась что-то возразить, но настоятельница жестко повторила:
— Сейчас же, немедленно!
Она приблизила огонь к лицу Ла Бефаны:
— Вам требуется врачебная помощь?
Ла Бефана утерла нос, поглядела на полосы крови и слизи на тыльной стороне руки и медленно покачала головой. В неверном свете факелов мне вдруг почудилось, что Менегина улыбается.
— Тогда идемте со мной. — Настоятельница убрала ногу с моего плеча. — Вы обе.
Меня обступили с двух сторон и повели. Отсветы факела ложились на каменные стены приюта, на каменный пол под ногами, и мне казалось, что мы все находимся внутри склепа. Никогда еще мне не доводилось испытывать подобной злости и отвращения. Настоятельница зычным голосом выкрикнула: «Всем ложиться спать — живо!» — но воспитанницы и наставницы в ночных сорочках не уходили, они смотрели на нас сверху — я чувствовала, как меня буравят глазами и слышала шепотки за спиной.