– Не поворачивай головы.
– Почему? – не мог он понять.
– Им страшно, – отвечала она. – Они страшатся всего. А когда человеку страшно, он делает глупости. Может запустить камень из пращи, стрелу, бросить нож. Страх и глупость рождают зло.
– Что это за народ? – спрашивал Игнис. – Прайды?
– Нет, – мотала она головой. – Возле их домов нет ни одного священного дерева. Я уж не говорю о священных рощах. Это хапирру.
– Хапирру? – удивился Игнис. – Разве этот народ не стерся без остатка?
– Почти стерся, – согласилась Бетула. – А мог и остаться в истории, но ему не повезло. Не было звезд удачи над ним. Хотя и народа такого, считай, что и не было. Была империя Лигурра, и были беглые рабы, перемешанные и перепутанные так, что и язык, и внешность, и обычаи их словно появились наново. Так что хапирру – это сразу и лигурры, и галаты, и самарры, и нахориты, и все прочие. То же самое теперь происходит и в земле Саквиум, за морем. В степях. Кочевники, среди которых и жалкие крохи аккадцев, и дахи, и дины, и дзоргаи, и еще пропасть племен и родов – все они составили тех, кого теперь в ужасе называют манны. В их шатрах пищат дети, множество детей, они закипают, как перегретое варево, спешат через край. А пройдет время, и они сотрутся. Или сами сотрут кого-нибудь.
– Откуда ты это знаешь? – спросил Игнис.
– Откуда-то, – пожала она плечами. – Знаю, и все. Мне кажется, я знала это с того мгновения, как стала помнить себя. Одно странно, таких мгновений у меня в голове много. Надо как-то с этим разобраться. Или не надо? Может быть, я должна что-то спеть? Что-то главное?
На этих словах Бетула остановилась и долго смотрела в глаза Игнису и даже как будто стала еле слышно что-то напевать. А потом пошла дальше, словно что-то решила для себя.
На пятый день им повстречался галатский дозор. Старший дозора остановил путников, придирчиво осмотрел их ярлыки, выправленные Моллисом в Ашамшу, подозвал одного из дозорных, чтобы тот говорил с Игнисом по-чекерски, но Бетула стала говорить с дозорным по-галатски. Старший дозора выслушал ее, запрыгнул в седло и заторопился к перевалу.
– Я сказала им, что на перевале никого нет, – ответила Бетула. – Он пытался разузнать у меня, что я видела, но я не сказала, что я видела. Я лишь сказала, что на перевале никого нет.
– Ничего, – успокоил спутницу Игнис. – Даже на лошадях дорога займет у них пару дней только в один конец. Мы успеем уйти.
– Нам не о чем беспокоиться, – прижала к щеке сверток с деревяшкой Бетула. – Там и в самом деле никого нет. Только железо лежит на камнях. Но кому оно нужно?
– Мне бы пригодилось, – вздохнул Игнис и добавил: – И все же странно. Мы идем уже много дней, нас догнали те, кто хотел убить нас, мы встретили дозорных. Но больше никого на дороге. Неужели никто больше не хочет уйти в Ашамшу? А ведь там тысячи беглецов. Как-то они ведь попали туда?
– Вряд ли все они пришли с этой стороны гор, – ответила Бетула. – Я спросила дозорного об этом. Он ответил, что те, кто хотел убежать, убежали. И это хорошо. Остальные – не хотят. Галата готовится к большой войне.
– С кем? – не понял Игнис.
– С кем бы то ни было, – ответила Бетула. – Война может и не прийти в Галату, но когда дерутся стальные птицы, их железные перья разлетаются окрест и ранят всех без разбора.
– Это была притча? – спросил Игнис, но Бетула уже шла дальше, баюкая свою деревяшку и почти не глядя на дорогу, которая шаг за шагом приближала путников к бывшим пространствам империи Лигурра или нынешним равнинам Галаты.
…Через неделю перед ними предстал город Ультимус. Прежде чем изогнуться лентой, спускаясь по горному склону, тропа вывела путников на вершину утеса, с которого открывался удивительный вид. Их взору предстало селение на десять или пятнадцать тысяч человек. Заполняя полностью небольшое предгорное плато, узкие улочки лепились к скалам, чуть ниже стояли дома повыше, ярмарочная площадь была полна народу, имелась даже одна магическая башня, которую из-за большого расстояния нельзя было наверняка отнести к какому-то ордену, и небольшой зиккурат, судя по белым граням, Храма Праха Божественного. Еще чуть ниже, перед дальними дозорами и серыми шатрами, стоявшими за ярмарочной площадью, высилось здание с четырьмя башнями по углам, в котором можно было предположить ратушу или подобие замка, затем вновь начинались убогие хижины, которые и заканчивали город перед следующим обрывом. А дальше открывался простор, заставивший сердце Игниса забиться так, словно он приблизился к родному Лапису. Едва различимым пунктиром к горизонту, изгибаясь, уходила река, которая начиналась еще на горном склоне, разрезая город надвое. Но ее левый, северный, берег, который был чуть выше правого, южного, до горизонта укрывался в древние хвойные леса, а южный курчавился также до горизонта дубравами, рощами и перелесками.
– Ниху, – прошептала Бетула. – Речка не из самых великих, но именно она делит эту часть Анкиды на две половины; все, что южнее, – земля Силлу, все, что севернее, – земля Сабтум. И дороги видишь?
Игнис пригляделся. Одна дорога спускалась из города на север и терялась под кронами ближайших сосен. Еще три уходили к югу и востоку, разбегаясь в стороны веером.
– Куда они ведут?.. – наморщил лоб Игнис, вспоминая наставления Сора Сойги. – Я что-то слышал. Северная через Монтанус в Рапес и Самарру. Южные в галатские Таллуту и Хабу, лигуррский Игару и дальше вплоть до Астарты. Вот, я был неплохим школяром. Как видишь, это мне не помогло.
– Ниху впадает в море Тамту у города Хабу, но здесь она еще ручей, – улыбнулась, словно уличила Игниса в хвастовстве, Бетула. – Так что одна из дорог идет вдоль реки. Да и не только на реках растут города. На дорогах они чувствуют себя не хуже!
– Ты была здесь? – наморщил лоб Игнис.
– Нет, – засмеялась Бетула. – И я не была неплохой школяркой. Но я все помню. Все, что слышала, все, что донеслось до меня по воде, по ветру. Но ты можешь проверить. Вдруг я ошибаюсь?
Уже внизу Игнис понял, что по самому краю плато город был окружен невысокой, в человеческий рост, стеной. Ворота, через которые вошли в город спутники, использовались редко, хотя именно возле них со склона горы скатывался ледяной зародыш реки Ниху и проникал через зарешеченную арку в сам город. Но петли ворот нещадно скрипели, а единственный дозорный был заспанным и опухшим. Однако службу он знал назубок, и так же сносно управлялся не только с галатским языком, но и с имеющим хождение едва ли не по всей Анкиде – имперским или лигуррским. Именно на нем он заученно оттараторил, что отметка на ярлыке стоит несколько медяков, но путники платить и отмечаться не обязаны. Правда, и на постоялом дворе им без отметки делать нечего, и право на торговлю или еще какое дело – не получить. Одна дорога – к наемникам в галатское войско или в вольные охотники, что почти одно и то же. Но в охотники берут не всяких. Игнис порадовался, что его наставник Окулус в свое время, кроме обучения началам магии, вдалбливал в головы учеников азы лигуррского и каламского языков, извлек из кошеля нужное количество медяков, дождался, когда раскаленное тавро прижжет уголок его ярлыка, и уже хотел расспросить подробности набора в галатское войско и осведомиться о том, что это за вольные охотники, если они заставили стражника уважительно понизить голос, как вдруг поймал взгляд Бетулы. Глаза ее потемнели, провалились, заблестели, как слюдяные витражи после туманного утра. Игнис поклонился стражнику, добавил еще монету к отсчитанным и повлек спутницу к окаймляющим узкое речное русло известковым парапетам. Там девчонка наклонилась и, ощупывая ступени, спустилась к воде. Только плеснув в лицо пригоршню холодной воды, она пришла в себя.