– Присматривай, – повторил Аэс. – Видишь, за устройством тянут бревна? На плечах у северян кирки. Если подпереть таран сзади, то может сработать. Давай, дядя Соллерс, не подведи!
Соллерс, пригибаясь, побежал к воротам. Аэс продолжал осматривать поле, которое с минуты на минуту должно было стать полем боя. И справа, и слева каменное лоно, в котором укрылся город, окружали непреодолимые скалы, на которых, тем не менее тоже были выставлены дозоры. И такие же дозоры в ущерб оставшимся в городе были отправлены на все перевалы, по которым мог пробраться в долину Тимора хоть один человек. Но, кажется, северяне уже привыкли, что враг ложится под них без особых возражений. Вот уже первые ряды нападающих были в ста шагах. В пятидесяти. Вот уже зашевелились лестницы над головами. На расстоянии двухсот шагов, под защитой все тех же щитов, северяне начали собирать катапульты.
– Час пробил, – прошептал Аэс, оглянулся на башни замка, королева до которых еще не успела добраться, но на которых стоял настоятель тиморского храма Энки, который в городе называли просто храмом. Седой старик поклонился воеводе и обхватил плечи. И Аэс согнулся, обхватил плечи и поочередно сложил пальцы в щепоти, сжал в кулаки, спрятал большие пальцы под остальными, растопырил их, сжимая кольчужницу. Да, старик-наставник отпрысков королевских домов Обстинара и Тимора не раз повторял им те слова, за которые в былые годы можно было угодить на дыбу инквизиции. Нет никаких особых жестов, достаточно просто стиснуть плечи и помолиться про себя Энки любыми словами. А то, что восприняли знаками четырех храмов – щепоти, кулаки, ладони, пальцы, – это не божественное откровение, а судороги боли, которые охватывали горящего человека.
– Человека ли? – всякий раз спрашивал Аэс старика, чей прах уже лет пять как упокоился в каменной могиле под стенами Обстинара.
– Человека, – кивал старик, – потому что для того, чтобы спасти людей, Энки стал человеком, ибо только человек способен испытывать боль.
– А что испытывал Лучезарный, когда проваливался сквозь землю? – не унимался Аэс. – Разве не боль?
– Жажду, – шептал старик. – И голод. И досаду. И великую злобу. Ненависть!
– Пусть так, – прошептал сейчас на стене, против вражеского войска Аэс, герцог уже разоренного герцогства, вставший на защиту соседнего, – пусть так.
И продолжал повторять заученные жесты. И все – лучники, мечники, метатели, мастера машин, копейщики, подносчики дров под смоляные котлы – все они одновременно повторяли те же самые жесты. А потом, когда лестницы пошли вверх, заскрежетали по серой стене, когда снизу раздался торжествующий вой, а с известковой скалы полетела заунывная, но пронзительная песня волынок, Аэс махнул рукой:
– Давай!
Фыркнули катапульты. И одновременно открылись задвижки, и из торчащих на половине высоты стен Тимора известковых желобов хлынула жидкая, кипящая смола. Захрустели вражеские кости и машины. Вой победы сменился воем боли и ярости. А смола все еще лилась, покрывая основание стены, скатываясь тягучей пленкой по каменистому откосу вплоть до самых метательных машин северян, что собирались у его начала. Все котлы Тимора пошли в дело. Все мастера лучшего тиморского квача прикатили свои емкости, согласились вымазать их в смоле. И очень много лучшего квача принесли в горшках. Как раз вдобавок к горшкам с земляным маслом, что были доставлены из самой Самарры.
– Ну, – обернулся Аэс к лучникам, нашел взглядом вытаращившего глаза воеводу стрелков – кивнул, и в тот самый миг, когда со стен полетели косым стальным дождем стрелы, посмотрел на седого, чумазого старика, ссутулившегося на табурете за его спиной.
– Давай, мастер шутих. Пора!
Сначала со стены посыпались искры. Затем с нее полетели горшки. А потом, когда несколько человек обратились внизу в факелы и побежали через толпу, вдруг оказалось, что пламенем занимается сама земля под их ногами. Запылали, словно праздничные вертелы, лестницы с успевшими подняться до середины стены штурмующими. Запылали метательные машины. Запылали все, кто не успевал выскочить из стены сплошного пламени. Захлебнулись, прореженные тремя или четырьмя тяжелыми стрелами волынщики на холме. И Аэсу пришлось остановить подручных мастера шутих, что готовы были сбросить со стены все горшки с квачем и земляным маслом.
– Все, хватит пока.
Воинство северян откатилось прочь, оставив за собой сотни умирающих и уже умерших.
– Сколько? – спросил Аэс у подбегающего к нему Соллерса.
– Не менее трех тысяч, – ответил тот. – В Вермиса попасть не удалось, далековато, но вышку его разрушили. Скатился, будто ком снега с горы. Что будет дальше, знаешь?
– Знаю, – кивнул Аэс. – Дальше они будут ломать стену.
Стену попытались ломать уже на следующий день. Укрываясь щитами, северяне принялись суетиться у баллист. Камни, которые они запускали, не могли причинить вреда стене, но, перелетая через нее, калечили защитников, разрушали помосты с котлами. Баллисты Тимора делали то же самое, но их противники не давали пристреляться, то и дело перетаскивали собственные машины с места на место. Зато в состязании лучников, которые с обеих сторон выцеливали друг друга, некоторое преимущество оставалось за Тимором.
– Долгой осады не будет, – покачал головой Соллерс. – Мы не в осажденной крепости, за нами деревни, запасы еды, предостаточно воды, одних горных речек в долине пять штук, все впадают в Азу. Штурм продолжится.
– Как северяне взяли Иевус? – спросил Аэс.
– Говорят, что им помогла магия, – пожал плечами Соллерс. – Никто и никогда не мог взять Иевус. Мурус говорил мне, что ходил справляться к Софусу. Ардуусский маг ответил ему так, колдуны бывают вовсе не колдуны, никчемные, плохие, средние, хорошие, очень хорошие и великие мастера. Последним подвластно многое. Прочие в чем-то сильны, в чем-то нет. Но иногда случается, что не очень сильный колдун вдруг обнаруживает особый талант в чем-то одном. Или в паре умений. Великий мастер может обратить в пыль камень. Даже обрушить башню, если она стоит на одном камне и качается от ветра. Есть такие заклинания, например заклинание каменной дрожи. Но для того, чтобы рушить крепости, нужен именно особый талант. И у северян он есть. Иевус был вскрыт именно так. И Обстинар тоже.
– А Шуманза? – не понял Аэс. – Отчего под Шуманзой северяне проторчали так долго? И зачем им были нужны эти хитрости с запрудой?
– Не знаю, – пожал плечами Соллерс. – Но колдуны говорят, что большое колдовство – как поднятие тяжести. Можно и надорваться. А если не надорваться, то утрудиться так, что приходить в себя с месяц.
– Только на это и надежда, – пробормотал Аэс. – Иначе зачем бы они строили большие машины?
Северяне и в самом деле поднимали за Лошадиной Головой большие машины. Ни Соллерсу, ни Аэсу не приходилось их видеть раньше, но и тот, и другой листали пергаменты в замковых хранилищах. Еще аккадцы рушили такими машинами стены Хатусса. Камень весом со взрослого воина они забрасывали на триста шагов. А стены Тимора были куда как слабее не только древнего Хатусса, но и нынешнего слабого Аббуту.