— Боже мой, — сказала, — как болит голова! Я думала, он меня никогда не отпустит!
К этому я была готова и заранее принесла вина от мистера Пея — успокоить нервы. Я усадила ее и дала хлебнуть вина, потом плеснула на носовой платочек и растерла ей виски. От вина платочек стал розовым, а лоб ее, где я потерла платком, покраснел. Лицо ее, когда я коснулась пальцами, оказалось прохладным. Веки дрожали. Когда она открыла глаза, я отступила на шаг.
— Спасибо, — произнесла она тихо, и взгляд ее был кроток.
Она выпила вино — хорошее вино, крепкое, — а то, что осталось на дне, я сама допила. Внутри разлился огонь.
— А теперь, — сказала я, — вам надо переодеться.
Она была в вечернем платье, какое всегда надевала к ужину. Я вынула из шкафа дорожное платье.
— Кринолин придется оставить.
Для него не было места. А без кринолина ее короткое детское платье сразу стало длиннее, теперь она и вовсе казалась худышкой. Я подала ей крепкие ботинки, помогла надеть. Потом показала ей сумки. Она потрогала их, покачала головой.
— Вы обо всем позаботились, — сказала. — Я бы так не смогла. Без вас я бы ничего не смогла.
И посмотрела на меня с благодарностью, но как-то грустно. Бог знает, что изобразилось на моем лице. Я отвернулась. Дом притих, лишь изредка в отдалении скрипнет половица — горничные уходят спать. Потом снова раздался бой часов: полдесятого.
— Осталось три часа, — сказала она.
Сказала это так же медленно и глухо, как когда-то говорила: «Осталось три недели».
Мы оставили в гостиной зажженную лампу и подошли к окну. Реки отсюда было не видать, но мы смотрели на стену, окружавшую парк, и представляли, что за ней — река, холодная, темная, и она тоже ждет. Мы стояли так примерно с час и почти все время молчали. Иногда она вздрагивала.
— Вам холодно? — спрашивала я.
Но ей не было холодно. Под конец от долгого ожидания у меня начался мандраж. Мне стало казаться, что я не все вещи сложила. Вдруг спохватывалась, что забыла то ее белье, то драгоценности, то белую перчатку. Я ведь убирала эту перчатку, я это прекрасно помнила, но все равно дергалась — как и она. Я пошла в ее спальню, открыла сумки — она осталась стоять у окна. Вынула все платья и все белье и снова все уложила. Застегивая пряжку на сумке, сильно потянула—и порвала ремешок. Кожа была старая и почти истлела. Я взяла иголку и крепко-накрепко пришила ремешок — торопливо, грубыми стежками. Нагнулась перекусить нить — во рту остался солоноватый вкус.
Потом я услышала, как открывается дверь гостиной.
У меня сердце екнуло. Я задвинула сумки подальше в тень, за кровать, чтобы вошедшему не бросились в глаза, и прислушалась. Ни звука. Приоткрыла дверь в гостиную и заглянула. Занавески раздвинуты, комнату заливает лунный свет, а в гостиной и нет никого, Мод ушла.
Она оставила дверь нараспашку. Я на цыпочках подкралась к двери и выглянула в коридор. Мне показалось, где-то в отдалении хлопнула дверь, но может, и послышалось: нечеткий звук слился с обычными шорохами спящего дома.
— Мисс Мод! — позвала я шепотом, но даже шепот в этом доме казался громовым, и я замолчала, вслушиваясь, вглядываясь в темноту. Потом сделала пару шагов по коридору, остановилась и снова прислушалась. В отчаянии сжала руки — как я волновалась, не могу и передать, но, если честно, я и рассердилась не на шутку — как это похоже на нее: пошла бродить по дому в такой поздний час, не сказав ни слова и к тому же без всякого повода!
Когда часы пробили половину двенадцатого, я снова позвала и прошла еще чуть дальше по коридору, но наступила на край ковра и едва не споткнулась. Ей-то что — может ходить здесь и без свечи, ей дорога знакома, ну а мне — нет. Что, если я сверну куда-нибудь не туда и заблужусь в темноте? Могу и вовсе не выбраться.
Мне ничего не оставалось, как ждать, считая минуты. Я вернулась в спальню и перетащила сумки. Потом встала у окна. На небе сияла полная луна, ночь была ясной. Перед домом расстилалась лужайка, в отдалении — стена, а за ней — река. Где-то на реке — Джентльмен, и, пока я стою тут, он с каждой минутой все ближе. Долго ли он будет нас ждать?
Наконец, когда, казалось, терпению моему пришел конец, часы пробили полночь. При каждом ударе колокола я вздрагивала. Когда затихло эхо последнего удара, мелькнула мысль: «Ну вот и все». И как только я так подумала, услышала приглушенный звук шагов — она стала в дверях, бледное лицо на фоне черного проема, дышала тихо и часто, как кошка.
— Простите меня, Сью! — сказала она. — Я была в дядюшкиной библиотеке. Хотела посмотреть на нее в последний раз. Но не могла войти, пока не убедилась, что он спит.
Она дрожала. Я представила, как она стоит, бледненькая и тоненькая, одна среди мрачного сонма книг.
— Ничего, — успокоила я ее. — Но нам надо поторопиться. Идемте скорей.
Я подала ей плащ, застегнула свою накидку. Она огляделась вокруг — всего этого у нее больше не будет. Зубы ее стучали. Я дала ей легкую сумку, потом приложила палец к губам: рот на замок.
— Теперь держитесь! — сказала я.
Все мое волнение вдруг улетучилось, я сразу стала спокойной. Подумала о своей матери: сколько темных домов она обошла тайком, пока ее не поймали. Дурная кровь вскипела во мне, как молодое вино.
Мы уходили по лестнице для слуг. Накануне днем я несколько раз прошлась по ней туда-сюда, примечая скрипучие ступеньки, и теперь осторожно, за руку, вела ее вниз, показывая, куда ставить ногу, а где перешагивать. В начале коридора были две двери — в кухню и в кладовку миссис Стайлз. Мы остановились, прислушались. Она все так же держала меня за руку. За стенной обшивкой прошуршала мышь, но больше ничего — ни шороха, ни звука. Тканая дорожка на полу скрадывала звук шагов. Только наши юбки колыхались и шелестели при ходьбе.
Дверь во двор была закрыта на ключ, но ключ торчал в скважине: перед тем как повернуть, я сначала вынула его и смазала жиром, тем же жиром густо смазала задвижки: верхнюю и нижнюю. Жир я взяла из шкафа миссис Кекс. Так что она лишилась шести пенсов, что передавал ей посыльный из мясной лавки!
Мод с удивлением смотрела, как я колдую над замками.
— Это просто, — пояснила я. — Если бы мы были снаружи, было бы намного труднее.
И подмигнула. Я была довольна, что справилась. Мне и впрямь захотелось тогда, чтобы задача была посложнее. Облизнула пальцы, перепачканные жиром, потом привалилась плечом к двери и осторожно нажала; чуть покосившаяся дверь плотно стала на место, и после этого ключ легко повернулся в замке, а задвижки бесшумно повернулись в пазах, как детки в колыбельках.
Воздух снаружи был чистый и холодный. Светила луна, и на землю ложились длинные черные тени. Нам это было на руку. Мы пошли, держась в тени стен, перебегая от одной к другой, выбирая, где потемнее, потом бегом, наискосок, пересекли лужайку — скорее укрыться под сенью кустов и деревьев. Она снова взяла меня за руку и послушно следовала за мной. Только один раз она отстала, и, обернувшись, я увидела, что она смотрит на дом со смешанным выражением ужаса и радости. Окна были темны. Никто нас не видел. Дом казался плоским, как картонный задник в театре. Я дала ей чуть-чуть постоять, потом потянула за руку.