В самом деле, путь от Бетнал-Грина до Кейбл-стрит пролегал по самым бедным и неблагоустроенным кварталам города; в обычное время совершать его бывало невесело. Мне он был знаком, потому что я часто ходила там с Флоренс; я знала, какие дворы самые мрачные, на каких фабриках хуже всего обращаются с рабочими, в каких домах живут самые несчастные, отчаявшиеся семьи. Но в тот вечер мы, по словам самой Флоренс, отправились развлекаться, и, как ни странно, дорога показалась нам приятной, а окружение — не таким, как обычно. Мы шли мимо питейных палаццо и дешевых мюзик-холлов, кофеен и пивных, довольно убогих в иное время, но в тот вечер они лучились теплом, светом и красками, гремели радостным смехом, струили запахи пива, мыла и мясной подливки. Нам попадались влюбленные пары, девушки с вишнями на шляпках и вишневыми губками, дети, лакомившиеся из кульков, откуда веяло горячими потрохами, свиными ножками и печеной картошкой. Кто знает, в какое безрадостное жилище им предстояло через час-два вернуться? Но пока и они, и сами улицы — Дисс-стрит, Склейтер-стрит, Хэер-стрит, Фэшн-стрит, Пламберз-роу, Коук-стрит, Пинкин-стрит, Литтл-Перл-стрит — светились странным волшебством.
— Как празднично сегодня выглядит город! — воскликнула Флоренс удивленно.
Это ради тебя, хотелось мне ответить, ради тебя и твоего нового наряда. Но я только улыбнулась и взяла Флоренс за руку, а когда на тенистой Брик-Лейн мы миновали мальчугана в желтой, яркой, как фонарь, курточке, заметила:
— Погляди-ка на эту куртку! Знала я однажды девушку, которой бы такая очень понравилась…
При всем том путь до Кейбл-стрит не отнял у нас много времени. Мы свернули налево, потом направо, и в конце улицы завиднелась пивная, которая, как я догадалась, и была нашей целью: приземистое зданьице с плоской крышей, над дверью газовая горелка с лиловым колпаком и яркая вывеска — «Фрегат», напомнившая мне о том, как близко мы подобрались к Темзе.
— Нам туда, — смущенно указала Флоренс.
Мы миновали дверь, обогнули дом и достигли темной задней дверцы. За нею оказался марш из крутых и ненадежных на вид ступеней, который вел, видимо, в подвал. Внизу он упирался в дверь из матированного стекла, комната за нею и была та самая, называвшаяся, как я помнила, «Малым в лодке».
Это было не очень обширное помещение, но очень темное; мне понадобилось время, чтобы прикинуть его ширину и высоту, проникнуть взглядом в сумрачные углы, что таились в стороне от газовых ламп, камина, где потрескивал огонь, бара с медной отделкой, зеркалом, стеклянной и оловянной посудой. Народу было, как я прикинула, человек двадцать; они сидели в небольших, расположенных в ряд отсеках, стояли у стойки или толпились в заднем, самом светлом конце, где виднелся вроде бы бильярдный стол. Разглядывать их долго мне не пришлось, потому что при нашем появлении все они, разумеется, подняли глаза, и я оробела, не зная, что они обо мне подумают.
Опустив голову, я последовала за Флоренс к бару. За стойкой женщина с квадратным подбородком протирала пивные стаканы. Заметив нас, она опустила на стол и стакан, и полотенце и заулыбалась.
— О, Флоренс! Здорово, что ты опять здесь! Ты прекрасно выглядишь!
Женщина сжала в ладони пальцы Флоренс и окинула ее довольным взглядом. Потом она обернулась ко мне.
— Это моя подруга, Нэнси Астли, — несмелым голосом представила меня Фло. — А это миссис Суиндлз, здешняя хозяйка бара.
Мы с миссис Суиндлз обменялись кивками и улыбками. Я сняла пальто и шляпу и расправила пятерней волосы; миссис Суиндлз при этом едва заметно подняла брови, и я понадеялась, что она подумала то же, что Энни Пейдж: «Ну вот, у Флоренс завелся новый дядя, недурной из себя!»
— Что ты будешь, Нэнс? — спросила Флоренс. Я ответила, что мне все равно, и она, поколебавшись, заказала два пряных ромовых коктейля. — Сядем в отсек.
Мы направились в другой конец комнаты (песок на полу скрипел под нашими подошвами), к столику с двумя скамейками. Сели по разные стороны и стали размешивать сахар в стаканах.
— Прежде ты бывала здесь регулярно? — спросила я.
Флоренс кивнула.
— В последний раз — лет сто назад…
— Правда?
— Еще при жизни Лили. Честно говоря, здесь что-то вроде парада шутов. Не очень у меня лежит к этому душа…
Я уставилась в стакан с ромом. Внезапно у меня за спиной, в соседнем отсеке, кто-то громко засмеялся, и я вздрогнула.
— А я ему говорю, — послышался девичий голос, — такими делами, сэр, я занимаюсь только с друзьями. А он: Эмили Петтингер говорила, вы с ней добрых полчаса трахались врастяжку. Враки, но не в этом суть. Трахаться врастяжку, говорю, это совсем другое, сэр. А если вы желаете, чтобы я ее… — тут девица, судя по всему, заменила слова жестом, — за это заплатить надо, причем немало.
— А он что? — вмешался другой голос.
Первая девушка помедлила — вероятно, чтобы отхлебнуть из стакана.
— Хочешь верь, хочешь не верь, но этот подонок сует руку в карман и, словно так и надо, выкладывает на стол соверен…
Я взглянула на Флоренс — она улыбалась.
— Уличные девки, — сказала она. — Здесь таких половина. Имеешь что-нибудь против?
Как я могла иметь что-нибудь против, когда я и сама была в свое время уличной девкой — вернее, уличным мальчишкой? Я мотнула головой.
— А ты? — спросила я.
— Ничего. Печально только, что они вынуждены этим заниматься…
Я не стала слушать: меня слишком заинтересовала история уличной девки. А она продолжала:
— Полчаса мы трахались врастяжку, потом лизали бархат, а джентльмен смотрел. Потом Сьюзи берет пару заплат и…
Я перевела взгляд на Флоренс и нахмурилась.
— Они что, француженки? Что они говорят? Ни слова не понимаю. — Я в самом деле ничего не понимала: зарабатывая на улице, я ни разу не слышала таких слов. — Что значит «лизать бархат»? Этим что, в театре занимаются?..
Флоренс покраснела.
— Можешь попробовать, но ведущий наверняка распорядится, чтобы тебя выставили…
Видя, что я все еще хмурюсь, она раздвинула губы, высунула кончик языка и скользнула взглядом по моим коленям. Это меня ошеломило: раньше я не замечала за ней таких жестов. Если бы она изобразила губами поцелуй, результат был бы тот же: в панталонах у меня сделалось влажно, щеки вспыхнули. Чтобы скрыть замешательство, я отвела взгляд в сторону.
Я стала рассматривать миссис Суиндлз и длинный ряд блестящих оловянных кружек у нее над головой, потом — игроков у бильярдного стола. Присмотревшись к ним, я спросила Флоренс:
— Ты, если я не ослышалась, говорила, что здесь собираются одни только розовые? А там, глянь-ка, парни.
— Парни? Ты уверена?
Она повернулась, куда я указывала, и стала изучать игроков. Держались они довольно развязно, половина из них были одеты в брюки и жилетки и щеголяли короткими, наподобие тюремных, стрижками. Флоренс рассмеялась.