— Вечер добрый, милашка, — произнесла я низким ленивым голосом.
Характерное приветствие, с которым грубые личности, вроде уличных торговцев или дорожных рабочих, частенько обращаются к проходящим мимо дамам. С чего мне вздумалось его воспроизвести — не знаю.
Девушка снова вздрогнула и открыла рот, чтобы дать мне отповедь, но тут к окну подошла ее приятельница. Она уже надела шляпу и сейчас натягивала перчатки.
— Пойдем, Флоренс, — сказала она. В звуках этого имени, произнесенного в полутьме, послышалось что-то романтическое. — Детям уже пора в кровать. Мистер Мейсон сказал, что проводит нас до Кингз-Кросс.
Не обращая больше на меня внимания, незнакомка поспешила обратно в комнату. Там она поцеловала детей, пожала руку матери и любезно со всеми простилась; я видела с балкона, как она, с приятельницей и их простецким провожатым, мистером Мейсоном, вышла из дома и направилась к Грейз-Инн-роуд. Я ожидала, что она на меня оглянется, но она не оглянулась, и у меня не было никаких причин быть недовольной. Разглядев наконец ее лицо в свете фонаря, я установила, что она вовсе не красива.
* * *
Я благополучно забыла бы об этом происшествии, если б через две недели не увидела ее снова — на этот раз не в темноте, а при дневном свете.
День снова выдался жаркий, и я проснулась довольно рано. Миссис Милн с Грейс ушли в гости, и я осталась совсем без дела и без компаньонов. Пока у меня еще не опустел кошелек, я купила себе пару приличных платьев, одно из них как раз было на мне. Я также нацепила свою фальшивую косу; в тени черной соломенной шляпы прическа выглядела вполне натурально. У меня созрела мысль отправиться куда-нибудь в парк: сначала в Гайд-парк, потом, наверное, в Кенсингтон-Гарденз. В пути, как я знала, неизбежны приставания мужчин, но в парке (в этом я давно убедилась) проводят время сплошь женщины: няньки с колясками, гувернантки с подопечными, продавщицы, расположившиеся на травке с ланчем. Все они не прочь поболтать с приветливой девушкой в красивом платье, а мне в тот день приспела охота — довольно необычная — к женскому обществу.
И вот, таким образом настроенная и одетая, я и увидела Флоренс.
Я узнала ее сразу, хотя в прошлый раз едва успела рассмотреть. Встреча произошла, когда я выходила из дома и немного помедлила на нижней ступеньке, зевая и протирая глаза. Флоренс вынырнула из темного переулка по ту сторону Грин-стрит, чуть левее от меня. Одета она была в жакет и юбку горчичного цвета — именно этот наряд, ярко освещенный солнцем, и привлек мое внимание. Как и я, Флоренс приостановилась; в руках она держала лист бумаги и, судя по всему, наводила там справки. В переулке имелся выход многоквартирного дома, и я предположила, что Флоренс побывала в той самой квартире, где в прошлый раз состоялся званый вечер. От нечего делать я стала гадать, куда она направится. Если опять к Кингз-Кросс, то вскоре она скроется.
Наконец она засунула бумагу в сумку на ремне, наискосок пересекавшем грудь, и повернулась — налево, в мою сторону. Я наблюдала, не сходя со ступеньки; Флоренс неспешно поравнялась со мной, и снова нас разделяла одна лишь ширина улицы. Глаза Флоренс встретились с моими, скользнули в сторону, вернулись, притянутые моим настойчивым взглядом.
Я улыбнулась, Флоренс ответила неуверенной улыбкой, но я видела, что она меня не узнает. Я не могла не воспользоваться моментом. Под ее любопытным вопрошающим взглядом я приподняла шляпу и таким же, что в прошлый раз, низким голосом проговорила:
— Утро доброе.
Как прежде, Флоренс вздрогнула. Перевела взгляд вверх, на балкон. И наконец зарделась.
— О, так это были вы?
Вновь улыбнувшись, я отвесила легкий поклон. Мой корсет заскрипел; галантность никак не сочеталась с юбками, и мне вдруг стало страшно, что на сей раз Флоренс примет меня не за наглого voyeur, а за обычную дурочку. Но когда я подняла глаза, с ее лица сползал румянец и выражало оно не презрение, не замешательство, а веселое любопытство. Флоренс наклонила голову.
Между нами проехал фургон, потом повозка. Приподнимая во второй раз шляпу, я смутно рассчитывала всего лишь уладить давешнее недоразумение — может быть, вызвать улыбку. Но когда транспорт проехал, а Флоренс осталась стоять, я решила, что она меня приглашает. Перейдя улицу, я остановилась рядом с Флоренс.
— Простите, что напугала вас тем вечером.
Флоренс как будто напрягла память, потом рассмеялась.
— Ничуть не напугали. — Она говорила так, словно никогда не пугалась. — Вы меня немножко ошеломили. Если бы я знала, что вы женщина…
Она снова покраснела, а может, это не сошел еще с лица прежний румянец. Потом она отвела взгляд, и мы замолчали.
— А где ваша приятельница-музыкантша? — спросила я наконец. Я прижала к животу воображаемую мандолину и прошлась по струнам.
— Мисс Дерби, — улыбнулась Флоренс. — Она у нас в конторе. Я немножко занимаюсь благотворительностью, нахожу жилье для бедных семей, что остались без крыши над головой. — В ее речи прослеживался довольно явственный ист-эндский акцент, но голос был низкий и чуть хриплый. — Мы издавна положили глаз на часть квартир в этом доме, и тем вечером вы видели, как мы вселяли туда первую семью. Это был для нас, можно сказать, успех, мы ведь совсем небольшая организация, и мисс Дерби подумала, что неплохо устроить по такому случаю вечеринку.
— Правда? Она очень мило играет. Вы бы ей сказали, пусть почаще ищет здесь квартиры.
— А вы здесь живете, так ведь?
Она указала кивком на домик миссис Милн.
— Да. И люблю посиживать на балконе…
Флоренс подняла руку — поправить выбившийся из-под шляпки локон.
— И всегда в брюках?
Я смущенно моргнула.
— Только иногда.
— Но всегда глазеете на женщин и пугаете их?
Тут я моргнула два или три раза.
— Ни о чем таком я даже и не думала, пока не увидела вас.
Это была чистая правда, но Флоренс рассмеялась, словно желая сказать: ну да. От этого смеха и предшествовавшего ему разговора мне сделалось не по себе. Я пристальней всмотрелась в собеседницу. Как я уже заметила в прошлый вечер, ее нельзя было назвать красавицей. Талия далеко не осиная, фигура плотная, лицо круглое, решительный подбородок. Зубы ровные, но не идеально белые; глаза карие, но ресницы не длинные; руки, правда, достаточно изящные. Волосы собраны в пучок на затылке, но кудряшки просятся наружу, падают на лицо — в детстве я вместе с другими девочками радовалась, что у меня не такие. Освещенные сзади лампой, эти волосы казались каштановыми, сейчас же я скорее назвала бы их коричневыми.
Мне, наверное, даже нравилось, что Флоренс не так уж красива. В том, как спокойно она воспринимала мое странное поведение (как будто женщины сплошь и рядом носят мужские брюки и заигрывают, сидя на балконе, с девушками, так что она привыкла и не видит в этом столь уж грубого нарушения приличий), чудилось нечто интригующее, однако в ней не проглядывало лукавства, едва уловимой подоплеки, что отличало ее от прочих девиц. И уж конечно, ни одной живой душе не пришло бы в голову, глядя на нее, ухмыльнуться и крикнуть: «Розовая!» Но я этому только радовалась. Дела сердечные, поцелуи — все это было теперь не для меня; я была занята в те дни совершенно иным ремеслом!