Пока кастрюля и утюг стояли на огне, я вернулась в гостиную: расставить кресла и сложить аккуратной стопкой одеяла. Справившись с этим, я сделала то, чего не сделала прежде, — сначала из-за растерянности, а потом из-за сонливости: я хорошенько осмотрелась.
Комната, как уже говорилось, была совсем крохотная — гораздо меньше моей прежней спальни на Фелисити-Плейс; газовых рожков не было видно, только масляные лампы и свечи. Мебель и убранство представляли собой странное, на мой взгляд, смешение. Стены, как у Дианы, без обоев, были, точно в мастерской, крашеные, неровно-голубые; оживляли их только два календаря, за этот и предыдущий год, и две или три скучные гравюры. На полу лежало два коврика, один старый и изношенный, другой новый и яркий — грубой, судя по всему деревенской, работы. Мне подумалось, что такой мог бы соткать подслеповатый пастух где-нибудь на Гебридских островах, чтобы скоротать скучные зимние вечера. С каминной полки, как у моей матушки, свешивалась, подрагивая, шаль, на ней стояли безделушки, знакомые с детских лет: пыльная китайская пастушка, разбитая и неумело склеенная чашка, коралл под грязным полукруглым стеклом, блестящие каретные часы: такие украшали дома всех моих знакомых и родных. Были и другие, не столь обычные вещицы: мятая открытка с изображением работающих людей и словами «Докерский шестипенсовик и забастовка докеров»; восточный идол, несколько потускневший; цветная гравюра — мужчина и женщина в спецовках, правые руки сцеплены, левые держат надутый ветром транспарант «Сила в единстве!».
Все это не особенно меня заинтересовало. Я перевела взгляд на нишу рядом с камином, где помещались самодельные полки, буквально ломившиеся от книг и журналов. Подборка была очень пыльная и тоже очень смешанная. Изрядный запас классиков за шиллинг — Лонгфелло, Диккенс и прочее подобное — был дополнен парой дешевых романчиков, но также и книгами о политике, а еще двумя-тремя томиками недурной поэзии. По меньшей мере один из них («Листья травы» Уолта Уитмена) я видела на книжных полках Дианы на Фелисити-Плейс. Как-то от нечего делать я попробовала его почитать и нашла ужасно скучным.
Полки и их содержимое заняли меня ненадолго; вскоре я обратила внимание на две картины, которые свисали с перил. Первая представляла собой семейный портрет, какие они всегда бывают: принужденные позы, странные лица, интригующая загадочность. Прежде всего я стала искать Флоренс и нашла: лет, наверное, пятнадцати, свеженькая, пухлая и серьезная, она сидела между светловолосой дамой и девочкой помладше и потемнее, которая обещала в скором времени расцвести в привлекательную барменшу (сестра — предположила я). За ними стояли три мальчика: Ральф (за вычетом морских бакенбард) в высоченном воротничке, очень похожий на него парнишка постарше и еще один, старший из всех. Отца не было.
Второй портрет оказался художественной открыткой в большой раме для картины; на отогнутом уголке открытки виднелся фрагмент выцветшей надписи. Изображал он женщину с густыми бровями и растрепанными волосами: она смотрела строго и сидела прямо, словно проглотила аршин. Я предположила в ней подросшую сестру с первого портрета, но, может, это была подруга Флоренс, двоюродная сестра или кто-нибудь еще. Я склонилась, разглядывая рукописный текст на обратной стороне, но отогнутый уголок был слишком маленький, а я была не настолько заинтригована, чтобы взять картинку в руки. Тут закипела вода на плите, и я поспешила в кухню.
Я нашла жестяной тазик, чтобы помыться, и кусок зеленого кухонного мыла. Полотенца не было, воспользоваться кухонным я не решилась и поэтому приплясывала перед плитой, пока не обсохла достаточно, чтобы влезть обратно в грязные нижние юбки. Не без вздоха я вспомнила красивую ванную Дианы и шкафчик с кремами — ими я могла баловаться часами. При всем том было чудесно снова почувствовать себя чистой; когда же я причесалась, привела в порядок лицо (втерла в синяк чуточку уксуса и муки), счистила с юбок пыль, погладила их и наконец надела, мне стало тепло и без всякой разумной причины — весело. Я заглянула в гостиную (ее отделял от кухни какой-то десяток ступенек), немного постояла там и вернулась в кухню. Мне подумалось, что в этом доме очень уютно, правда — как я заметила, не совсем чисто. Коврики давно пора было выбить. Плинтусы не чистили лет сто. На полках, картинах лежал слой пыли, как и на закопченной каминной полке. Будь это мой дом, подумала я, он бы сиял как начищенная монета.
Тут мне пришла в голову удивительная мысль. Я кинулась в гостиную и посмотрела на часы. С ухода Флоренс не прошло и часа; до пяти ни ее, ни Ральфа можно было не ждать (так я предположила). У меня в распоряжении оставалось полных восемь часов — то есть немного меньше, если я хотела до темноты снять себе меблированную комнату или получить место в общежитии. Много ли можно успеть, посвятив уборке восемь часов? Об этом я не имела понятия: с домашней работой матушке обычно помогала Элис, мне прежде вовсе не приходилось наводить в доме порядок, этим в последнее время занимались слуги. Но на меня напало желание вычистить это жилище — дом, где я, пусть недолгое время, ощущала такое довольство. Это будет что-то вроде прощального подарка Ральфу и Флоренс. Я сравнивала себя с девушкой из сказки, которая прибирается в избушке гномов или в пещере разбойников, пока их нет дома.
Думается, никогда в жизни я не работала усерднее, чем в тот день; размышляя о тогдашних трудах, я задаю себе вопрос: а не подвергла ли я тогда чистке свою запятнанную душу? Для начала я разожгла пожарче плиту, чтобы согреть еще воды. Тут обнаружилось, что в доме кончилась вода, и мне пришлось хромать с двумя большущими ведрами по Куилтер-стрит в поисках колонки, а там пристроиться в конец очереди и вместе с другими женщинами стоять добрых полчаса, пока не получила доступ к крану (вода оттуда еле сочилась и время от времени начинала фыркать и брызгаться). Женщины не скрывали любопытства, разглядывая прежде всего мой глаз и особенно голову: вместо своей мокрой шляпки я надела шапку Ральфа, а из-под нее выглядывали стриженые волосы и подбритая шея. Но держались они вполне дружелюбно. Одна или две, видевшие, из какого дома я вышла, спросили, не квартирую ли я у Баннеров, и я ответила, что просто зашла мимоходом. Они как будто удовлетворились этим объяснением, словно их края были самым проходным местом в Лондоне.
Приковыляв с ведрами домой, я поставила их на плиту и облачилась в большой жесткий передник, который нашла на двери в кладовке. Прежде всего я протерла влажной тряпкой все грязные, потускневшие вещи, потом вымыла окно и плинтусы. Коврики я вынесла во двор, развесила на веревке для белья и колотила, пока у меня не заболела рука. Пока я этим занималась, из задней двери соседнего дома вышла женщина, как и я раскрасневшаяся, с закатанными рукавами. При виде меня она кивнула, я кивнула в ответ.
— Хорошее дело вы затеяли, Баннерам уборка не помешает, — сказала она.
Я улыбнулась, радуясь передышке, и стерла рукавом пот со лба и верхней губы.
— Что же они, известные грязнули?
— На нашей улице известные, — подтвердила женщина. — Все силы тратят на чужие дома, на свой уже не остается. В этом вся штука.
Говорила она, однако, вполне добродушно, явно не имея в виду, что Ральф и Флоренс любят вмешиваться в чужие дела. Я потерла натруженное плечо.