Дама обещала поберечь мои силы. В гостиной Рут повесила штору, но приготовить кувшин с фосфорным маслом не успела и лишь пригасила светильник.
— Хорошо, оставим эту лампу, и вы известите меня, когда почувствуете Питера Квика, — сказала я. — Он явится проверить ваш дар. Лишь на сеансах я сижу за шторой, которая оберегает меня от излучений, исходящих от глаз обычных людей.
Мы ждали минут 20, и все это время мисс Ишервуд сильно нервничала, а потом в стену постучали.
— Что это? — шепнула дама.
— Не знаю, — ответила я.
Затем постучали громче, и мисс Ишервуд воскликнула:
— Наверное, это он!
Из будуара вышел Питер и, покачав головой, простонал:
— Зачем меня вызывают в неурочный час?
— Здесь дама, которая нуждается в твоей помощи, — сказала я. — По-моему, она обладает даром вызывать духов, но сила ее невелика и требует развития. Кажется, ты сам призвал ее к нашему делу.
— Это мисс Ишервуд? Да, я вижу знаки, которые на ней оставил. Что ж, мисс Ишервуд, перед нами стоит великая задача, и легкомыслие здесь недопустимо. То, чем вы обладаете, иногда называют «роковым даром». Происходящее в этих стенах несведущему покажется странным. Вы должны хранить секреты духов или же рискуете навлечь на себя их безудержный гнев. Справитесь?
— Надеюсь, сэр, — ответила мисс Ишервуд. — Полагаю, мисс Дауэс права. Кажется, наши натуры весьма схожи или же могут обресть сходство.
Я заметила, что Питер усмехнулся.
— Натура моего медиума весьма особого свойства, — сказал он. — Вы полагаете, медиум должен потеснить свой дух, дабы уступить место иному духу. Но это не так. Скорее нужно быть слугой духов, стать послушным орудием в их руках. Надо разрешить пользоваться своим духом, и слова «Пусть мною воспользуются» должны быть вашей вечной молитвой. Скажи это, Селина.
Я подчинилась, и Питер обратился к мисс Ишервуд:
— Теперь ты прикажи ей.
— Скажите это, мисс Дауэс, — попросила она.
Я повторила:
— Пусть мною воспользуются.
— Видала? — сказал Питер. — Мой медиум делает что велят. Кажется, что она бодрствует, но она в трансе. Давай, прикажи ей чего-нибудь еще.
Мисс Ишервуд сглотнула.
— Пожалуйста, встаньте, мисс Дауэс, — прошелестела она, но Питер перебил:
— Никаких «пожалуйста»! Нужно приказывать!
— Встаньте, мисс Дауэс! — сказала мисс Ишервуд, и я поднялась.
— Еще чего-нибудь! — велел Питер.
Мисс Ишервуд говорила: сведите руки, откройте и закройте глаза, скажите «аминь», и я все исполняла, а Питер визгливо смеялся. Потом приказал:
— Скажи, чтобы поцеловала тебя.
— Поцелуйте меня, мисс Дауэс, — повторила дама.
— А теперь пусть поцелует меня!
— Мисс Дауэс, поцелуйте Питера.
— Скажи, чтобы сняла платье.
— О, я не могу! — воскликнула мисс Ишервуд.
— Говори!
Она подчинилась, а Питер сказал:
— Помоги ей с застежками.
— Как сильно бьется ее сердце! — удивилась мисс Ишервуд, прикоснувшись ко мне.
— Ты видишь моего медиума раздетым, — говорил Питер. — Вот так же выглядит дух, когда у него забирают тело. Дотронься до нее. Горячая?
Очень горячая, сказала мисс Ишервуд.
— Это потому, что ее дух очень близко подобрался к плоти. Тебе тоже надо разогреться.
— Вообще-то, мне очень жарко, — ответила мисс Ишервуд.
— Это хорошо, — одобрил Питер. — Но ты еще не достаточно горяча для развития. Пусть мой медиум тебя разогреет. Снимай платье и обхвати мисс Дауэс.
Глаза мои были закрыты, потому что Питер еще не скомандовал их открыть, но я слышала, что мисс Ишервуд раздевается. Потом ее руки обвили меня, а ее щека прижалась к моей.
— Ну что, какие ощущения, мисс Ишервуд? — спросил Питер.
— Не знаю, сэр.
— Ну-ка повтори свою молитву!
— Пусть мною воспользуются.
— Еще раз!
Дама повторила, но Питер потребовал говорить быстрее, и она произнесла ее в третий раз.
Потом он взял ее за шею, и мисс Ишервуд дернулась.
— О, твой дух еще мало разогрелся! — протянул Питер. — Он должен так разгорячиться, чтобы прямо таял, и тогда ты почувствуешь, как мой дух занимает его место!
Он положил руки мне на плечи, отчего дама оказалась зажатой между нами, и я почувствовала, что ее начинает трясти.
— Какова молитва медиума, мисс Ишервуд? В чем его мольба? — спрашивал Питер, и дама без конца повторяла и повторяла.
Потом ее голос угас, и Питер шепнул мне:
— Открой глаза.
Всю неделю я просыпалась от того, что мерещился звук тюремного колокола, призывающий узниц к их тяготам. Я представляла, как они поднимаются и натягивают шерстяные чулки и грубые платья. Потом стоят у решеток, приготовив ножи и миски, согревают руки о кружки с чаем, а затем принимаются за работу, чувствуя, как вновь зябнут пальцы. Наверное, Селина уже среди них, ибо чуть рассеялась тьма над той частью меня, что делила с ней камеру. Я знаю, что ей плохо, однако не езжу к ней.
Сначала меня удерживал страх, потом стыд. А сейчас мать. Мне полегчало, и она вновь стала сварливой. На другой день после визита врача она пришла ко мне, опять велела Вайгерс приготовить грелку и, покачав головой, сказала:
— Вот была б ты замужем, не так бы хворала.
Вчера мать наблюдала за моим купаньем, но одеться не позволила, сказав, что для постельного режима хватит и ночной сорочки. Потом Вайгерс вынесла платье, которое я сшила себе для поездок в Миллбанк; забытое, оно лежало в гардеробной со званого вечера, и горничная решила, что я оставила его для чистки. Увидев на платье следы известки, я вспомнила мисс Брюэр, отлетевшую к стене. Мать на меня глянула и приказала Вайгерс платье вычистить и убрать. Погодите, сказала я, ведь оно мне понадобится, на что мать ответила: не собираюсь же я продолжать поездки после всего случившегося!
— Забирай платье и уходи, — чуть спокойнее приказала она Вайгерс.
Горничная бросила на меня взгляд и вышла. Я услышала ее торопливые шаги по лестнице.
Возникло все то же занудливое препирательство.
— Я не позволю тебе ездить в Миллбанк, коль скоро ты возвращаешься оттуда в таком состоянии, — сказала мать.
Она не может мне запретить, ответила я, если я сама этого хочу.
— Тебя должно удержать собственное понятие о пристойности, — не унималась мать. — И преданность матери!