Я пошла к себе. В холле я встретила Вайгерс и отвернулась, когда та изумленно выпучилась, увидев меня с голыми руками, в нижней юбке и чулках. На кровати было разложено мое платье, а рядом — брошь, которую мне следовало приколоть; я еще возилась с застежками, когда подъехал первый экипаж — прибыли Стивен и Хелен. Без помощи Эллис я мучилась: на поясе платья выскочила какая-то жилка, и я не знала, как ее запихнуть обратно. В голове пульсировало так, что я ничего не видела. Когда вычесывала из волос известь, казалось, будто щетка утыкана иглами. Я видела себя в зеркале: глаза в темных, будто синяки, окружьях, острые выпирающие ключицы. Снизу, через два этажа, доносился голос Стивена; удостоверившись, что дверь в гостиную закрыта, я прошла в материну комнату за хлоралом. Отмерила двадцать крупинок, подождала воздействия и, ничего не почувствовав, приняла еще десять.
После этого головная боль чуть отступила, кровь в жилах потекла, будто патока, а лицо занемело, и я поняла: лекарство сработало. Флакон с хлоралом я поставила на место очень аккуратно — в угоду матери. Потом я стояла рядом с ней и улыбалась гостям. Она лишь раз окинула меня взглядом, убеждаясь, что я опрятна, и больше на меня не смотрела. А вот Хелен подошла меня поцеловать.
— Я знаю, вы ссорились, — шепнула она.
— Ох, как я жалею, что Присцилла уехала!
Испугавшись, что Хелен учует хлорал, я взяла с подноса Вайгерс бокал вина, чтобы отбить запах лекарства. Служанка взглянула на меня и тихонько сказала:
— У вас шпильки вылезли, мисс.
Она прижала поднос к бедру и свободной рукой затолкала шпильки на место; вдруг показалось, что за всю мою жизнь никто не проявлял ко мне такой доброты.
Затем Эллис позвонила к столу. Стивен взял под руку мать, Хелен шла с мистером Уоллесом, а меня повел мистер Данc — кавалер мисс Палмер. У него бакенбарды и очень высокий лоб. Сейчас мои слова вспоминаются так, словно их произносил кто-то другой.
— У вас прелюбопытное лицо, мистер Данc! — сказала я. — В детстве отец рисовал мне физиономии, наподобие вашей. Если перевернуть листок вверх ногами, возникает совсем иная рожица. Стивен, ты помнишь эти рисунки? — Мистер Данc рассмеялся; Хелен бросила на меня озадаченный взгляд. — Вам надо встать на голову, мистер Данc, чтобы мы увидели ваше скрытое второе лицо!
Кавалер опять засмеялся. Помню, он хохотал весь обед; в конце концов я устала от его смеха и прижала пальцы к глазам. Тогда привязалась миссис Уоллес:
— Маргарет, у вас усталый вид. Вы утомились? Слишком много сил отдали своим подопечным?
Я открыла глаза; свет за столом показался ужасно ярким.
— Что за подопечные, мисс Приор? — спросил мистер Данc.
Миссис Уоллес не дала мне ответить и сама сообщила, что я посещаю тюрьму, где подружилась со всеми заключенными. Как интересно, сказал мистер Данc, вытирая рот. Жилка в моем платье колола невыносимо.
— Судя по рассказам Маргарет, порядки там весьма суровы, — доносился голос миссис Уоллес. — Ну что ж, тамошним обитательницам не привыкать к тяжелой жизни.
Я переводила взгляд с нее на мистера Данса.
— Мисс Приор их изучает? — спрашивал он. — Или наставляет?
— Утешает и воодушевляет, — отвечала миссис Уоллес. — Подает пример леди...
— Ах, так...
Теперь засмеялась я, и мистер Данc, повернувшись ко мне, заморгал.
— Полагаю, вы навидались там всяких ужасов, — сказал он.
Помню, я смотрела в его тарелку, где лежали бисквит, кусок сыра в синеватых прожилках и нож с костяной ручкой, на лезвии которого устроился завиток масла в водяных бисеринках, будто вспотевший. Да, проговорила я, там много ужасного. Я видела женщин, разучившихся говорить, потому что им велено пребывать в молчании. Я видела, как женщины калечат себя, чтобы разнообразить свою жизнь. Я видела, как людей сводят с ума. Одна женщина умирает от холода и недоедания. А другая выколола себе глаз...
Мистер Данc взялся за нож с костяной ручкой, но теперь его опустил. Мисс Палмер вскрикнула.
— Маргарет! — сказала мать, а Хелен взглянула на Стивена.
Но слова лезли из меня, я будто чувствовала их форму и вкус. Даже если б меня стошнило ими на стол, я бы не замолчала.
— Я видела кандальную и темную. В кандальной наручники, смирительные жакеты и треноги. Треногой связывают запястья, а лодыжки подтягивают к бедрам; в таком положении узницу приходится кормить с ложечки, точно ребенка, а если она обгадится, то пребывает в собственном дерьме... — Вновь раздался голос матери, резче прежнего, к нему присоединился голос Стивена. — В темной — решетка, потом дверь и еще одна дверь, обитая соломой. Узницу связывают и сажают туда, чтобы усмирить темнотой. Там сейчас одна девушка... А знаете, что самое любопытное, мистер Данc? — Я подалась к нему и прошептала: — По правде, там должна сидеть я, а вовсе не она!
Мистер Данc повернулся к миссис Уоллес, которая вскрикнула, услышав мой шепот. Что это значит? — испуганно спросил кто-то. Что я хочу этим сказать?
— Как, вы не знаете, что самоубийц отправляют в тюрьму? — ответила я.
— Маргарет заболела, когда умер ее бедный отец, мистер Данc, — поспешно сказала мать. — И однажды — такое несчастье! — перепутала дозировку лекарства...
— Я приняла морфий, мистер Данc! — крикнула я. — И умерла бы, если б не помешали. Пожалуй, это мой недосмотр, что меня спасли. Но мне бы ничего не было, если б это стало известно, понимаете? Разве не странно? Когда обычная страхолюдина травится морфием, ее сажают в тюрьму; меня же откачивают и посылают ее навещать, а все потому, что я — леди!
Не думаю, что я была безумнее обычного, а пугающая четкость моей речи, вероятно, казалась демонстрацией дурного нрава. Я оглядела стол, но все прятали глаза, кроме матери, которая смотрела на меня как на чужую. Наконец она очень спокойно сказала:
— Хелен, отведи, пожалуйста, Маргарет в ее комнату.
Мать встала из-за стола, следом поднялись дамы, а за ними — мужчины, готовые проводить их поклоном. Противно заскрежетали стулья, на столе задребезжали тарелки и бокалы. Ко мне подошла Хелен.
— Убери руки! — сказала я, и она вздрогнула, боясь, видимо, того, что я могу еще ляпнуть, но обняла меня за талию, подняла с места и на глазах Стивена, мистера Уоллеса, мистера Данса и Вайгерс повела к двери.
Мать пригласила дам в гостиную, мы шли за ними один пролет лестницы, а затем поднялись выше.
— Что случилось, Маргарет? — спросила Хелен. — Такой я тебя никогда не видела, ты на себя не похожа.
Я уже немного успокоилась.
Не обращай внимания, ответила я, всего лишь устала, болит голова, жмет платье.
Я бы не впустила Хелен к себе, но она сама сказала, что ей нужно вернуться и помочь матери. Я обещала выспаться и утром быть как огурчик. Во взгляде Хелен сквозило сомнение; когда я коснулась ее щеки — просто так, чтобы успокоить! — она опять вздрогнула, и я поняла — она боится меня, боится того, что я могу сделать или сказать во всеуслышание. Я рассмеялась; уходя, Хелен то и дело оборачивалась, и лицо ее уменьшалось, бледным пятном расплываясь в лестничной тени.